Страда
Шрифт:
В начале мая Виктор вернулся домой из Донбасса, где жил последние два года. В колхоз вступать он не хотел, боялся, что заставят работать на лошади, да и вообще считал колхозную работу «низкой». Он вскопал матери всю усадьбу, разделал и набил навозом гряды, Я как раз приезжал тогда в Ужбол и помню, как Николай Леонидович предлагал Виктору вступить в колхоз, работать молотобойцем, чтобы выучиться на кузнеца. Но Виктор все не решался. Ему двадцать семь лет, сложения он могучего, удивительно силен и добродушен. Он еще не женат, никак не выберет невесты, хотя на примете и есть одна девушка из дальнего лесного района, из «леснины», как говорит Наталья Кузьминична. Девушка эта работает там колхозным счетоводом, за Виктора пошла бы с охотой. Но он все раздумывает, не решается. Работой своей в тракторной бригаде, видать по всему, он увлекся, старается изучить все виды тракторов и не без гордости рассказывает
А с усадьбы, мне кажется, и началась перемена судьбы Виктора.
В марте нынешнего года зашел ко мне в Ужбол Иван Федосеевич. Он задержался и заночевал, а утром, лежа на печи, завел с Натальей Кузьминичной несколько ленивый, как бы праздный разговор.
«Ты кто, — спросил, — колхозница или избе своей сторож?»
Чувствуя себя как бы ответственным и за Наталью Кузьминичну и за Ивана Федосеевича и желая как-то сгладить неловкость этого разговора, я поспешил сказать, что Наталья Кузьминична больна и работать в колхозе ей врачи не разрешают. Но Иван Федосеевич не унимался. Он спросил, есть ли у Натальи Кузьминичны дети, а когда узнал, что один ее сын в армии, но есть еще и другой, в Донбассе, то совершенно спокойно рассудил:
«Был бы я у вас председателем, отрезал бы половину усадьбы, или пускай сын возвращается в колхоз. Не оставил бы тебе сорок пять соток».
«Это как же? — несколько даже растерялась Наталья Кузьминична. — Кто бы тебе позволил?»
«А вот так. Собранием бы решили».
«Да мы бы тебя, такого, с председателей прогнали».
Тут настала очередь удивляться могущественному Ивану Федосеевичу, с которым любогостицкие колхозники не посмеют так разговаривать, с которым и начальство говорит почтительно, выбирая выражения. Он спросил с удивлением:
«Это как же прогнали бы?»
«Да вот так. Не охальничай!»
Я похолодел от неожиданного оборота, который принял разговор. Но друзья мои продолжали разговаривать довольно мирно, не видя во всем этом ничего для себя обидного.
Должно быть, все же разговор этот запал в душу Натальи Кузьминичны. А тут еще спустя некоторое время и в Ужболе, на правлении, заговорили о том, чтобы у таких, как Наталья Кузьминична, отрезать часть усадьбы. Сперва Наталья Кузьминична не хотела верить, что Николай Леонидович, который живет у нее, да к тому же не охальник, как Иван Федосеевич, чтобы мягкий и деликатный Николай Леонидович согласился с таким предложением колхозников. А потом, убедившись, что это именно так, она хотела было не пускать Николая Леонидовича к себе в дом, но, отойдя и смягчившись, все же пустила, предварительно отругав. Во всяком случае, она сочла за благо вызвать Виктора домой. Правда, поскольку второй ее сын в армии, усадьбу не отобрали бы, но все же кто его знает, чем обернется дело. Чем искать где-то справедливости, пусть уж лучше Виктор живет дома. Раз уж такие пошли разговоры, хлопот и беспокойства не оберешься.
Вот так и случилось, что Виктор стал работать в колхозе и, как мне кажется, работой своей, да и вообще жизнью весьма доволен. Сказалось, я думаю, и то, что и мы с Андреем Владимировичем советовали ему так поступить, что вообще Виктору жить в доме, где бывает Андрей Владимирович, где живет Николай Леонидович, куда и мы часто приезжаем, интересно.
Парень он работящий, трезвый, имеющий вкус к культуре — он любит слушать радио, читать газеты. Вот и надо бы, чтобы доступнее было каждому здешнему молодому человеку то, что Виктор имеет благодаря общению с нами, с Николаем Леонидовичем, который привез сюда свой приемник, приносит газеты и журналы. Надо, чтобы всего этого было больше в деревне. И дело не только в том, что надо выпускать побольше интересных книг и журналов, да по дешевой цене. Дело не только в том, что надо больше выпускать хороших и дешевых приемников, мотоциклов, музыкальных инструментов. Надо еще и пропагандировать все это и многое другое, что украшает жизнь. Тут нужны бы своеобразные бесплатные прейскуранты, проспекты, из которых видно было бы, как и какими предметами можно обставить свой быт, какие журналы следует выписывать, какие книги читать. Надо приучить Виктора к необходимости иметь свою библиотечку, и не в сундуке или на подоконниках, а на красивой полке, иметь репродукции с хороших картин, хорошую и красивую посуду… Потребности его еще весьма ограничены, об очень многом он и понятия не имеет — не знает, к примеру, о существовании многих журналов, лишен возможности, имея деньги, выписывать их. Все это не требует дополнительных затрат ни материалами, ни деньгами. Сколько тратим мы на бездарную, никому не нужную рекламу, сколько изводим бумаги на серые и скучные издания — магазины забиты ими, — сколько изводим сырья на производство плохих, почти не раскупаемых вещей. В этом последнем легко убедиться, зайдя в любой райгородский магазин: в промтоварный, книжный, посудный, мебельный, культтоваров…
* * *
Приехал из Москвы Андрей Владимирович. После обеда мы отправились с Андреем Владимировичем в Бель, посмотреть, каковы в нынешнем году травы.
Увидев Андрея Владимировича, два немолодых колхозника на конных косилках остановились поздороваться. Оба они стали вспоминать, с какой неохотой занимались некогда осушением, как поносили Андрея Владимировича, когда надо было ему помочь, считая, что это не им, а ему нужно осушить болото. Собственно, и осушали-то не они, не колхоз, а лугомелиоративная станция по инициативе и по планам Андрея Владимировича. Но когда нужно было дать лошадь для каких-либо работ опорного пункта или выделить несколько пареньков и девчат, чтобы собрать семена дикорастущих трав и помочь пункту посеять их, — крику и ругани было много. Случалось, травили молодые луга: загоняли на них скотину, ездили где не следует, чтобы сократить дорогу… А теперь, посмеиваясь, оба колхозника хвалят эти богатейшие луга, могучий их травостой.
Как тут было не позавидовать мелиоратору, устраивающему землю, счастливой его возможности увидеть на месте болотной дичи высокую, по пояс траву, вдоль которой бегут конные косилки.
* * *
Завтра мы поедем с Андреем Владимировичем к Ивану Федосеевичу. Андрей Владимирович вспоминает, как познакомился он с ним, когда приехал сюда работать. Кажется, это было в 1947 году.
Приехал, говорит он, в колхоз; председателя в конторе нет, сижу на завалинке, ожидаю. Выходит из соседней избы старушка. «Ты, — говорит, — родимый, к кому, не к председателю ли?» — «К нему», — отвечаю. «Он ведь у нас зверь!» — продолжает старушка. «Как — зверь?» — «Да так. Чуть что не по нему, становит перед собой и бьет. Но только жить-то мы при нем начали. Дочка моя шестнадцать тысяч нынче заработала». Потом, рассказывает Андрей Владимирович, пришел Иван Федосеевич, познакомились. Узнав, что приезжий — мелиоратор, председатель тут же потащил его смотреть поля.
Андрей Владимирович не ожидал, что в первый же приезд ему придется ходить по болотам, и потому был не в сапогах, а в туфлях. Но отказываться было не совсем удобно, и он пошел. Встретилось им одно очень топкое место, обойти его нельзя было, но и в туфлях лезть в болото тоже не хотелось.
Тут председатель колхоза неожиданно наклонился и коротко предложил: «Полезай!» — «То есть как это полезай?» — удивился Андрей Владимирович. «А вот так. На закорки!» И понес мелиоратора через болото. Очень характерна для Ивана Федосеевича та естественность и простота, с которой он это сделал. А что до рассказа старушки о его жестоком нраве, то тут, мне представляется, дело обстоит так.
Иван Федосеевич действительно вспыльчив, люто ненавидит лодырей и расхитителей колхозного добра. С такого рода людьми он бывает груб, а честных колхозников уважает, хотя при некоторой жесткости характера своего не всегда найдет доброе слово. Но таким вот старушкам нравится, я думаю, творить легенду о крутом нраве председателя. Это как бы освещает их существование неким романтизмом, придает им своеобразную исключительность: мы, мол, не как другие прочие люди, и председатель-то у нас особенный…
* * *
Про райгородского крестьянина говорят, что он посадил редьку, а вырастил морковь. В поговорке этой как бы два смысла: она свидетельствует об удивительном мастерстве здешних огородников и еще о том, что народ здесь на диво смышленый, оборотистый…
* * *
Жарко. Пахнет сгоревшей листвой. Над Ужболом с раннего утра стоит немолчный шум машин: гудят мчащиеся по дороге грузовики, рокочет бульдозер, который чистит пруд и отвозит вынутый ил на парники, постукивают и в поле какие-то машины.