Страдания и Звёздный свет
Шрифт:
— Ксавье, я очень сожалею о твоей утрате. Твоя мать была звездой, сошедшей с небес, пришедшей, чтобы светить нам, она была так дорога нам всем, мне, моему отцу. Ее след в Норе никогда не будет забыт, и мне, как и всем пилигримам Юнетида, выпала честь знать ее. Что касается Дариуса… — я подавилась этим именем, отчаянный всхлип вырвался из меня и перешел в рыдание.
Ксавье сломался передо мной: в один момент — дом, в следующий — руины. Пошатываясь, он подошел к замерзшей могиле своего брата, встал над ней и тихо заплакал, прижавшись ко льду.
— Это моя вина, — прохрипел он. — Он увел нашего отца от меня. Я должен был
Тори покачала головой, казалось, она хотела сказать что-то, чтобы опровергнуть обвинения, которые он на себя свалил, но вместо этого она опустила голову и перевела взгляд на гробы. Она была стальной, твердой, холодной и неподвижной в своем горе. Она разрушила ее, эта потеря. Я видела это, видела, как она вырезала что-то жизненно важное из ее души и оставила ее бесплодной без этого, неспособной даже почувствовать ветер на своих щеках, так как боль в ней взяла верх над всем.
Я бросилась к мальчику, который на моих глазах превращался в мужчину в стенах Норы, к этому Акруксу, который был вынужден скрывать свой Орден, который жил в доме страха и беды, пока его мать находилась в рабстве у чудовища поместья. Я обняла его, и он прижался ко мне, уткнувшись лицом в мое плечо, в то время как наше горе выплескивалось наружу, распутываясь, как бечевка, прежде чем связать себя в узы опустошения, которые создали истинное родство между нами.
— Я не хочу жить без них. Я не хочу быть здесь, когда их больше нет, — всхлипывал он, мускулы его рук выжимали из меня весь воздух, но я позволила ему улететь с ветерком. Я могла не дышать ради дорогого друга, брата, порожденного любовью наших родителей друг к другу, а теперь еще и нашей общей болью по поводу гибели членов нашей семьи.
— Так ощущается сейчас, в самом деле, сладкий Пегас, — прошептала я, протягивая руку вверх, чтобы провести пальцами по его темным волосам. — Возможно, какое-то время будет даже хуже, но эту боль мы должны терпеть, потому что здесь остались другие, кто любит нас до самого солнца и за его пределами, другие, кому мы нужны, чтобы продолжать двигаться вперед к холмам надежды.
— Я не хочу, — упрямо прорычал он. — Я не хочу отпускать. Я хочу повернуть время вспять. Я хочу убить своего отца, я хочу убить его, мать твою!
Он вырвался из моих рук, в одной руке разгорелся огонь, а на другой выросли точеные сосульки. Его дыхание было тяжелым и яростным, плечи напряглись, прежде чем он отбросил магию и упал вдвое, агония снова охватила его.
Я пересела на землю рядом с ним, мое собственное сердце разрывалось на части под ударами косы смерти. Тори молчала, неподвижная, как железо, она стояла на фоне этой смерти, как будто ее тело было заморожено рукой времени.
Я протянула к ней руку в знак предложения, но она, казалось, даже не заметила этого, не в силах упасть здесь с нами, что-то раскололось и кровоточило в ней так глубоко, что слезы были бесполезны. Я знала, что лучше не толкать ее, поэтому просто крепче прижалась к брату, которого считала своим.
На нас троих опустилась тишина, Ксавьер прижал колени к груди и уткнулся в них лицом, а я начала напевать мелодию, которую играли на похоронах моей матери. Колыбельная Шайлин. Песня о прощании и грядущих утрах. Она была грустной и успокаивающей одновременно, парадокс надежды и печали, которые встречались в ритме, как две божьи коровки на падающем листе.
— Возьми
Моя рука нашла руку Ксавье где-то во время песни, и когда последние слова сорвались с моего языка, мои слезы высохли на щеках, и мы так и сидели, тишина была облегчением. Больше ничего не нужно было говорить. Куранты часов Горгоны пробили, но эта боль со временем превратится в сокровище. Мы сможем бережно положить ее в шкатулку в наших сундуках, чтобы достать и оплакать, когда понадобится. Но пока что наше горе было огрубевшим камнем с краями, которые заставляли нас кровоточить внутри. Это было мрачно, это была мучительная агония, это был жестокий и неумолимый путь смерти.
Я подняла глаза на Тори, заметив кровь, медленно капающую из какой-то раны на ее руке, пока она наблюдала за нами.
Сломленная.
Моя королева, моя леди, моя дорогая подруга была сломлена всем тем, что она пережила, и когда я смотрела в эту тьму в ее глазах, у меня возникло ужасающее чувство, что на этой земле нет ничего, что могло бы исправить ее снова.
Руины, которые повстанцы превратили во временный лагерь, располагались на восточном склоне одинокой горы не более чем в пятидесяти милях от места битвы, где мы все так много потеряли. Я слышала, что некоторые из них называли ее горой Лиры, а некоторые и вовсе верили, что это место хранит древнюю магию, подаренную созвездием Лиры, делая его убежищем, способным успокоить души измученных людей. Однако моя душа не чувствовала себя успокоенной.
За несколько часов, прошедших с момента моего прибытия, мне рассказали гораздо больше о разрушающихся каменных зданиях и древних фейри, которые приходили сюда поклониться восходу солнца около двух тысяч лет назад, чем я хотела знать. Я должна была предположить, что мое молчание вызвало поток слов у мятежника, который рассказал мне о колонии Гарпий, которые когда-то кружили в здешних небесах, каждое утро приветствуя солнце на давно забытом языке.
Я даже не подняла глаз на фейри, который тратил свое время, рассказывая мне о таких далеких вещах, пока повстанцы создавали вокруг меня похоронную процессию, непрерывной вереницей проходя мимо гробов, с которыми я вернулась, и прощаясь с находящимися в них фейри.