Страдания ката
Шрифт:
– Прямо так и кричал? – хлопнул себя по ногам генерал.
– Так и кричал, что избаловаться могут!
– Ну, раз так, тогда так, а ты вот мне ещё ответь Ваня про такое дело: с Анисьей у тебя было что-то непотребное?
– Было единожды, – прогнусавил Иван – Единожды только! Сама она напросилась, только сама. Окрутила она меня тогда и видно зельем колдовским опоила. – Господом нашим клянусь, что единожды.
Анисья попыталась дикой кошкой броситься из темного угла на Акимова, но солдат ловко перехватил
– А ну-ка, Чернышов, – строго глянул генерал в сторону ката, – проверь-ка кнутом его правду. Покрепче проверь!
И после кнута Акимов от своих слов не отказался, а потому был снят он с дыбы на солому, а на дыбу опять Еремей хотел Копеева подвесить, однако тот неожиданно вырвался, дополз на коленях до сапог Ушакова и там во всем признался.
– Признаю, – кричал. – Что хотите, признаю, только пощадите вы меня ради Бога. Моченьки у меня нет, больше терпеть. Совсем её не осталось! Ни капельки! Раненный я ведь!
Генерал удовлетворенно похлопал шпагой каптенармуса по окровавленному плечу, немного подумал и велел Сене Сукову записать приговор.
– Пиши, – направив указательный перст в сторону бумаги повелел генерал. – Каптенармуса Савку Копеева за глупые и непристойные слова, бить батогами нещадно, а потом освободить. А доносителю Ивану Акимову выдать серебряный полтинник и бить батогами за блуд с Анисьей тож. А бабу Копееву Анисью …
Тут генерал запнулся, посмотрел в закопченный потолок застенка, махнул рукой и крикнул подьячему.
– Ладно, давай про бабу ничего не пиши. Черт с ней. Пусть Савка сам с нею разбирается, как на ноги встанет, а нам силы на глупых баб тратить нечего. Для нас умных баб тьма.
Сразу после оглашения приговора в застенке стало потише. Мужиков до приведения в исполнение приговора отправили в крепость, причитающую бабу домой, а солдата Трондина за квасом.
Андрей Иванович утер лоб кружевным платочком и присев на любезно поставленный стул, спросил устало подьячего.
– Есть ещё сегодня кто?
Сеня вскочил из-за стола, недоуменно пожал плечами и отважно решился высказать свои мысли.
– Да вроде больше нет никого. Тихо сегодня. А может, пирожника попытаем?
– Какого пирожника? – нахмурил седеющие брови генерал.
– Ну, того, который офицерика ночью жизни лишил. Вон там за дорогой. Ну, мы же там Андрей Иванович вместе были.
– А чего его пытать? Он и так нам всё, что надобно сказал. Его пытать не надо, с ним всё ясно. Сегодня Петр Андреевич к Государю сходит, а недельки через две отсечем Матвею Кузьмищеву голову при большом стечении народа, чтоб другим неповадно было и дело с концом. Чего его пытать?
– Кому голову? – непроизвольно вырвался вопрос у Чернышева.
– Кузьмищеву, – крякнул генерал, отрываясь от кружки ядреного кваса, – пирожника так кличут – Матвей Кузьмищев.
И чего Еремей со своими вопросами полез? Не случалось с ним прежде подобного, а тут вдруг на тебе. Хорошо, что обошлось всё, а то ведь и иначе могло всё повернуться. От любопытства до греха один только шажок малюсенький. Чернышев мысленно покорил себя, а когда генерал вышел из застенка вон, ни к селу, ни к городу прошептал:
– Анюта Кузьмищева. Анюта. Вся моря синь в твоих глазах, и яхонт алый на губах. Анюта.
– Ты чего шепчешь, Еремей Матвеевич? – хлопнул ката по плечу подьячий. – Вспомнил чего?
– Да так я, – смутился Чернышев, – утомился чего-то, вот и лезут мысли дурные в голову.
– Чему тут томиться-то? – засмеялся Сеня. – Бывало, в день по десять следствий вели и ничего, а тут одно всего и ты утомился. Чего это с тобой?
– Не знаю, – махнул рукой Еремей, – не по себе чего-то. Кабы не пост, вина бы испил. Муторно на душе как-то. Кошки скребут. Никогда так со мною не было. Никогда.
– Насчет души ты поосторожней, – сразу перейдя на серьезный тон, заговорил Сеня. – В вашем деле про душу вспоминать не следует. Вспомнил раз, то пиши пропало. Плохо видно у тебя дело, раз так загрустил. Из-за Копеева что ли? Так не стоит он того. Да и ничего серьезного ему не присудили. Выпорют завтра на площади, поохает денька три, и опять с Акимовым водку начнут пить, а ты из-за него в переживания ударился. Выброси-ка ты Еремей Матвеевич всю эту дурь душевную из головы и пошли в кабак.
– Так пост ведь.
– Ничего. Помолимся завтра с утречка подоле, нас Господь, глядишь и простит, а вот если сейчас в кабак не сходить, так неизвестно, как оно всё еще с твоей душой повернется. Пойдем, благо Андрей Иванович мне неожиданно пятак подарил за усердную службу и сказал, что больше сегодня к нам не придет. "До завтра, – сказал, – не приду". Дело у него какое-то сейчас в царском дворце. Видишь, Еремей Матвеевич, сам Господь нам с тобою сегодня пособляет. Когда ж такое было, что генерал так рано из застенка ушел?
– Давно не было.
– Ну, а раз сегодня так стало, то это верная примета, от кабака нам не отвертеться. Судьба сегодня наша такая. Здесь уж как не крути. Ясно тебе?
Несмотря на великий пост народу в кабаке было предостаточно, однако кабатчик хорошо знавший, где несут государственную службу Еремей с Сеней, сразу же освободил для них стол в углу и принес зеленую бутыль с вином да приличное блюдо квашеной капусты с клюквой. Пост все-таки и мясное в кабаке особо не подавалось. Если уж кого очень припрет или иностранец, какой, на огонек завернет, то на этот случай в леднике поросячья туша хранилась, но для ката с подьячим черед грешного мяса еще не пришел, и потому они закусили первую разгонную кружку сочной капустой, забирая её щепотями из блюда.