Страх и наваждения

Чижова Елена Семеновна

Заразу он подхватил в июне, но перенес на удивление легко: никаких тебе аппаратов ИВЛ и прочего, на что успел насмотреться, работая в красной зоне. К июлю поток ковидных больных пошел на убыль. Не резко, однако ощутимо. Жена понемногу успокоилась, страх, мучивший ее, ослаб. Добровольные ограничения, которые они на себя наложили, выглядели излишними. Да и дети соскучились по отцу.

Приезжая на выходные, он испытывал странное чувство. Будто выпадает из времени. Здесь, в поселке, никто не носил масок; и сама дачная жизнь ничем не отличалась от прошлогодней: купание в озере, прогулки по сосновому лесу, сбор грибов и ягод. Вирусологи – из тех, к чьему мнению он прислушивался, –

предупреждали о грядущей второй волне. По оценкам специалистов, рванет осенью. Поразмыслив, они решили не торопиться в город. Благо, дети маленькие – не в школу.

Войдя в новую колею, жизнь не спешила из нее выйти. Где одна зима – там и две. Новый, 2022 год они встретили на природе. Нарядили елку, живую, во дворе. Удлинитель, чтобы зажечь гирлянду, пришлось тянуть прямо по снегу. Но оно того стоило. Глядя на вспыхнувшие огоньки, жена сказала: «Этот Новый год мы запомним на всю оставшуюся жизнь». За полночь, уложив детей, они отключили горящую гирлянду и вышли на крыльцо. Стояли, любуясь гроздьями салюта: разноцветные вспышки на черном небе. Грохот по всему поселку – то тут, то там.

Дополнительные выплаты, так называемые ковидные деньги, они, продав свой старый, вложили в новый «опель». Сам он предпочел бы что-нибудь немаркое, любой оттенок серого; на белом настояла жена: по статистике, белые и красные бьются реже. Он усмехнулся: неужели из-за цвета? Именно. Серый сливается с дорогой, встречные водители не видят, а если и видят, принимают за отблеск дорожного покрытия. Склоняя его к верному решению, жена прочла целую лекцию, посвященную строению глаза: роговица, радужка, сетчатка, стекловидное тело, зрительный нерв, слепое пятно. Он засмеялся: ты забыла главное, палочки и колбочки. Кажется, она обиделась: ничего я не забыла; палочки и колбочки отвечают за передачу световой энергии, ее трансформацию в нервный импульс, который, в свою очередь, передает сигнал в мозг, где формируется реальное изображение.

– Ты уверена, что оно реальное?

Задавая вопрос, он поймал себя на мысли: мне нравится ее троллить – студенческая привычка возвращает ушедшую молодость. Кстати, ты помнишь, что возникло раньше: палочки или колбочки? Она засмеялась, приняв вопрос за риторический: вроде того, знаменитого, про курицу и яйцо. Палочки отвечают за сумеречное зрение, сиречь одноцветное, как у наших далеких предков; затем (он чувствовал себя молодым профессором, читающим лекцию студенткам медицинского колледжа) постепенно стали возникать колбочки. Со временем, на длинной дистанции, это дало возможность видеть цвета. Палочек насчитывается около ста двадцати миллионов, колбочек куда меньше – миллионов шесть-семь; но зато их три типа. Он задумался, потому что помнил только два, позволяющие различать оттенки кожи, когда лицо незнакомца, попавшегося вам навстречу, меняет цвет: зеленеет от зависти, краснеет от злости или белеет от страха. Согласись, неплохое достижение в процессе эволюции! Ее ответ прозвучал неожиданно: зависть – дурное чувство, злость – тем более.

– Ну что ж, – подойдя к белой машине, он положил руку на капот. – Решено. Выбираем страх.

– А еще какие были?

Они с женой переглянулись. Словно пришли к общему согласию, когда один отвечает за двоих.

– Зеленые и красные. – На самом деле в салоне были только белые и серые. Зеленые и красные он упомянул нарочно, словно продолжил игру «в эволюцию», в том числе эволюцию человеческих чувств. – Ты бы какую выбрал?

Отчего-то он был уверен, что мальчик выберет зеленую.

– Я? – шестилетний сын наморщил лобик. – Красную.

Удивленный, он обернулся к дочери.

– Я тоже кр-р-расную. –

Она ответила вслед за старшим братом, твердо, не раздумывая; раскатывая трудную букву, которую всего неделю как освоила. И теперь гордилась собой.

Он подумал: чем не повод для гордости; вырастет, появятся другие поводы.

В воскресенье вечером позвонили от начмеда. Попросили приехать пораньше. Срочное совещание. Он не понял, в связи с чем. Да и какая разница; надо, значит, надо.

Накануне они ездили в райцентр за продуктами, девочка забыла в машине свою любимую игрушку, улыбчивого клоуна – при свете дня он наверняка бы заметил и отнес в дом: пара лишних минут погоды не сделают. Подъезжая к железнодорожному переезду, он видит опущенный шлагбаум. Время ожидания – те самые лишние минуты, которые он отнял у дочери: его девочка проснется и расстроится, может быть, даже заплачет.

За ветровым стеклом мелькают вагоны проходящего товарняка – когда гулкая череда промчится мимо, шлагбаум откроют. Днем путь до города съедает часа полтора; сейчас дороги свободны; по пустой дороге он домчится куда быстрее; пожалуй что минут на пятнадцать. Еще один – дополнительный – кусочек времени, который он мог бы потратить на дочь; чтобы девочка не плакала…

Я вижу.

По дороге в сторону города мчится белый «опель». Кромешная тьма, прячась за деревьями, следит за маленьким человеком в маленькой белой машине. Человек, сидящий за рулем, выбрал бы что-нибудь немаркое, любой оттенок серого; на белом настояла жена.

Справа по курсу заправка «Nestle». Ее он предпочитает всем другим; эти, по крайней мере, не бодяжат. Слегка притормаживая, он переводит взгляд на индикатор горючего: половина бака; с таким запасом топлива сам черт ему не брат! Километров десять, и впереди покажется «ИКЕА»: плоская крыша, гигантские буквы – их можно прочесть даже с самолета. Всматриваясь вдаль, он видит край городской застройки. Эта линия обороны продержится недолго. Неуклонно разрастаясь, город подминает под себя и дикие пустыри, и бывшие совхозные угодья. Издалека высокие дома походят на свечи; он и сам удивлен таким сравнением, словно намекающим на то, что однажды эти дома сгорят.

Впереди какая-то суета, очевидно, дорожные работы. Тьма, окружающая трассу, сбивает с толку его колбочки: шесть миллионов – такие жалкие в сравнении со ста двадцатью миллионами крепких палочек; этим – всё нипочем.

Он думает: ишь, нагнали техники; хорошо, что выехал пораньше, – застрял бы в пробке.

В полумраке, окутавшем сознание, возникает силуэт. Издалека он кажется маленьким, похожим на игрушку. Получив нервный импульс, головной мозг формирует изображение: гусеницы, пушка, установленная на башне. Будь в его распоряжении колбочки – самая малость, каких-нибудь пара сотен, он, возможно, осознал бы опасность; по крайней мере, прижался бы к обочине.

Для сидящего в танке он не врач, не отец, не муж – а мишень, которую тот поражает, произведя прицельный выстрел (единственное, что он в состоянии произвести). О том, что выстрел произведен, можно судить по двойному сполоху: клуб огня, вылетевший из жерла, и – вспышка того, что еще мгновение назад было машиной. Какая разница, какого цвета, если сейчас она угольно черная. Ее обугленные останки догорают в рваном, рвущемся в небо костре…

Одним духом одолев Московское шоссе, мы сворачиваем в боковой карман. Слева россыпью огней сияет бензозаправка. Ночь, убегая за горизонт, стирает ее широким серым подолом. Блуждающие огни, рассыпаясь по окрестным полям, гаснут, как искры высокого костра.