Страх и отвращение предвыборной гонки – 72

Томпсон Хантер С.

ХСТ: Я провел целый день во время предварительных выборов в Висконсине на южной стороне Милуоки в месте под названием Сербский зал…

Макговерн: Да.

ХСТ: Я пришел туда днем, появление Уоллеса было запланировано на пять, а вы и Маски должны были появиться там позже… Я пошел туда, чтобы поговорить с этими людьми, и был действительно поражен, обнаружив, что вы и Уоллес были теми двумя людьми, за которых они хотели бы голосовать. Хамфри и Маски были довольно решительно исключены. Вы, казалось, довольно крепко зацепили их.

Макговерн: Да.

ХСТ: Но в какой-то момент, похоже, потеряли эту хватку. Я не уверен в причине…

Макговерн:

Ну, я думаю, тут целый ряд факторов. В частности, как только я стал кандидатом от партии, они увидели во мне в большей степени типичного демократа. Я имею в виду, что, во-первых, я перестал быть человеком, бросившим вызов, противостоящим партийному истеблишменту. Я стал избранным кандидатом в президенты. Во-вторых, вместо того чтобы конкурировать с Маски и Хамфри, я тогда начал конкурировать с Никсоном, автором «Южной стратегии» и парнем, который упорно бился против тех, кто был не согласен с войной, и нападал на амнистию и автобусы и все тому подобные вещи. Так что это был уже другой вид конкуренции, не тот, что с Маски и Хамфри в Висконсине.

ХСТ: Но у меня сложилось впечатление, что они были на самом деле расположены голосовать за вас или Уоллеса.

Макговерн: Я знаю об этом. Я знаю.

ХСТ: Даже если они не были согласны с вами по многим вопросам.

Макговерн: Если бы я мог так просто сказать это вам: я думаю, что, вероятно, вы преувеличили их численность. Я думаю, что стоило им собраться вместе, и это поражало людей, и столкнувшись с парнем, который сказал: «Хорошо, я или за Уоллеса, или за Макговерна», — легко было предположить, что это характерно для большого числа избирателей. Вот в чем парадокс: все это произвело впечатление и на меня, но на самом деле не так много людей выступило в мою поддержку. Кроме того, я думаю, что мы пострадали от тех людей, которые отвернулись от нас из-за дела Иглтона. Кто-то еще отвернулся из-за нападок на меня как на радикала. Думаю, они решили, что я более радикален, чем им хотелось бы. Кроме того, некоторые из них были оскорблены съездом. Я считаю, что он прошел отлично, но, как это показывали по телевидению, по-видимому, многим из этих парней он показался скоплением агрессивных женщин, воинственных негров, длинноволосых подростков, и я думаю, что эта комбинация, которая помогла мне выиграть выдвижение на пост президента, оскорбила многих из них.

ХСТ: Джон Холум и я говорили об этом в тот вечер. Там должен был быть кто-то, назначенный сидеть в комнате в Форте-Лодердейл и просто смотреть все шоу по телевидению, чтобы увидеть, как оно происходит и к чему ведет…

Макговерн: Да, я думаю, одним из главных моментов этого съезда была яростная речь Вилли Брауна, когда он говорил: верните мне мою делегацию — кричал это по всем телеканалам страны, и это испугало до чертиков многих людей, которые усмотрели в этом дикий воинственный крик чернокожих, вот, мол, вы видите — они собираются взять власть в стране. И то, что казалось нам мощным, целеустремленным и красноречивым, выглядело для многих людей страшным.

ХСТ: Получили ли вы какую-либо ответную реакцию в связи с этим?

Макговерн: Да, получил.

ХСТ: Во время проведения съезда?

Макговерн: Не во время съезда, но потом я столкнулся с людьми, которые не были впечатлены этим так, как я, которых это, по сути, оттолкнуло. И это был один из самых ярких моментов съезда… Вам нужна открывашка?

ХСТ: Да, но у меня осталось только одно пиво. Хотите немного? У вас есть стакан? Я даже еще не позавтракал. У меня был трудный день. Пришлось встать еще до восьми.

Макговерн: Это из-за того, что в вашем номере арестовали девушку?

ХСТ: Да, но я не хочу вдаваться в подробности… На самом деле я стал таким взвинченным, что во вторник пошел к врачу в Аспене, чтобы выяснить, что, черт возьми, со мной происходит… Я простудился, и весь мой организм пошел вразнос. Мы прошли через шесть часов обследования в больнице, полноценной работы врачей, а затем я вернулся в его кабинет, и он сказал, что у меня то-то и то-то, вирус, ничего серьезного, но добавил, что за все годы его практики, а это 15 или 20 лет, — и он один из тех людей, один из тех высококлассных врачей Хьюстонского медицинского центра, которые уволились и отправились в Аспен, — так вот он сказал, что никогда не видел никого в таком состоянии тревоги, как я. Он сказал, что я прямо-таки на грани полного психического, физического и эмоционального коллапса. И в этот момент я начал задаваться вопросом: как, черт возьми, вы или кто-либо еще выжил, потому что… Я действительно удивляюсь, думаю, что говорил вам это в понедельник в самолете.

Макговерн: Да, это фантастическая физическая и эмоциональная перегрузка.

ХСТ: Но это никогда, похоже, не сказывалось на вас, однако сказывалось на некоторых других людях и, бог знает почему, сказалось на мне.

Макговерн: Тем не менее я не хотел бы пройти через это снова.

ХСТ: Ну, достаточно одного раза в четыре года, надо прийти в себя. Вот главный вопрос, до которого я хочу добраться, тем более что у меня тут есть личный интерес. Я не вижу никакой необходимости для себя оставаться в политике, занимать этим голову или выдвигаться куда-то. Я думал баллотироваться в сенат от штата Колорадо, участвовать в гонке против Гэри на предварительных выборах. Однако не уверен, что все это серьезно. Тем не менее вот какой вопрос преследует меня сейчас, после разговоров с Джоном и всеми остальными участниками кампании, которые я вел в последние два-три дня: может ли такой вид кампании вообще сработать? Были ли допущены технические ошибки? Все дело в недочетах или кампания была обречена с самого начала из-за какого-то заблуждения или неверного понимания?

Макговерн: Я думаю, у нас был шанс, когда мы покинули Майами, что нам удастся зажечь общественность. Был период прямо после того, как я получил выдвижение на пост президента, когда мне казалось, что большинство американского народа действительно не понимает, как ко мне относиться. Но впечатление у них было благоприятное.

ХСТ: Я бы поставил на собственную смерть, когда только что покинул съезд… Я был оптимистом.

Макговерн: Да, я тоже. Теперь я думаю, первое, что они увидели, — это была та история с Иглтоном, которая, как оказалось, отвратила многих людей. Не важно, что я должен был сделать, вы понимаете, мы вляпались с этим. Это оказалось настоящим несчастьем. А потом в прессу попали сообщения о разногласиях среди сотрудников, и это произвело впечатление беспорядка, хаоса, отсутствия единого направления, и я думаю, что это повредило.

ХСТ: Я знаю, что повредило. По крайней мере, так считают люди, с которыми я говорил.

Макговерн: Так что эти два фактора были связаны, и дело Иглтона подорвало моральный дух сотрудников. Люди обвиняли друг друга, а возможности передохнуть в ходе кампании за выдвижение не было — мы должны были броситься прямо в этот бой с Иглтоном, и поэтому я думаю, что если на тот момент и был шанс выиграть выборы, то, вероятно, тогда-то мы его и потеряли. А потом начали действовать другие факторы: «мир вот-вот наступит», переговоры… Я думаю, что на самом деле проблема войны работала на президента. Ведь тогда переговоры — по крайней мере начало переговоров с Пекином и Москвой, — казалось, разоружили многих умеренных и либералов, которые в противном случае могли переметнуться на другую сторону.

ХСТ: Но это происходило еще до съезда.

Макговерн: Да, так и было, но это произошло заранее, чтобы смысл, наконец, начал доходить до них. Я думаю, что после Майами у нас не было благоприятных возможностей. А у президента были. Я имею в виду, что он очень умно организовал свою кампанию. Он скрылся с глаз общественности, и у него было достаточно средств, чтобы нанять людей на почтовую рассылку, и все получили письма, отвечающие их интересам и чаяниям. И их негативные телевизионные ролики, искажавшие мой образ, тоже были эффективны.