Страна без свойств: Эссе об австрийском самосознании
Шрифт:
После того как австрийские коммунисты, не в последнюю очередь и по собственной вине, были задвинуты на задворки австрийской политической жизни, от истории, которой Вторая республика была обязана своим существованием, не осталось и воспоминаний. И в этом есть своя правда. Что писал Фрич в «Кошачьем концерте»? Марксисты не подходят на роль главных героев, но они могут служить хорошим калатизатором. Правда, даже сам этот исторический факт для абсолютного большинства австрийцев, которые после 1945 года снова удобно устроились в жизни, для всех австро-фашистов, нацистов и их попутчиков — все равно что красная тряпка для быка. Насколько глубоко сидит в людях стыд и как унизительно его испытывать, проявилось только сейчас, когда вновь начали уничтожать это государство, к установлению которого в свое время стремился каждый, пусть и ценой всевозможных самоуничижений. Первое, что следовало уничтожить, — это «коммунистические символы», серп и молот на государственном гербе республики. И не было никакой надежды на то, чтобы эта правда прозвучала в официальных документах, представляющих лицо Австрии, если бы эта правда сама по себе не запуталась в сетях австрийской символики. Сказанное выше — один из множества примеров. И важно понять, что в этой сети символов у нас запутывается всё и вся. Нужно научиться распутывать эту сеть. Книга Фрича называется «Кошачий концерт». Будем надеяться, что ее продолжение не будет называться «Кошачьими стенаниями». [21]
21
В
Глава пятая
Известно, что в мировой истории все повторяется, и то, что было когда-то трагедией, оборачивается фарсом. Особенность австрийской истории заключается в том, что любое ее повторение вновь оборачивается трагедией, хотя и в первый, и во второй раз событие это выглядело фарсом.
Дискуссия об австрийском государственном гербе со всеми ее фарсовыми оттенками (начиная с предложения депутата Пильца превратить орла в цыпленка и заканчивая карикатурами Манфреда Дайкса, на которых орел приобретал самые невероятные очертания и был украшен всевозможной забавной атрибутикой), вне всякого сомнения, похожа на споры, разгоревшиеся во времена Первой республики в 1923 году, т. е. задолго до ее конца, поэтому тогдашняя дискуссия, как и сегодняшняя, выглядела смешно и была посвящена, как всем казалось, проблемам ничтожным и пустым. Правда, внесенные тогда предложения спустя 11 лет все же были воплощены в жизнь, что привело к изменению не только герба, но и структуры государства в целом, и тут уже крылось начало трагедии.
В 1923 году архитектору Хойслеру и Михаэлю Повольны, профессору Школы прикладного искусства, была поручена разработка эскизов государственных орденов и медалей. На официальных наградах республики должен был красоваться государственный герб, что и вызвало дебаты о «птице», как был поименован австрийский орел даже в одном официальном документе президентской канцелярии (как видно, с орлом уже тогда не все было благополучно). Канцлер Зайпель [22] высказывал определенные опасения по-поводу появившейся в лапах орла эмблемы, которую заграница, как он выразился, уже привыкла «считать большевистским символом». Канцлеру пришлась по душе идея не украшать новые государственные ордена и медали официальным гербом, а, воспользовавшись случаем, создать новую эмблему, которая «со временем могла бы войти в повсеместный обиход и стать более приемлемым австрийским символом». Обоим художникам было поручено разработать соответствующие эскизы. Хойслер предложил поместить в центр почетного знака вместо орла маленький щит из эмали с тевтонским крестом, «древним символом христиан-крестоносцев». Повольны, в свою очередь, сохранил орла, но тоже попытался до некоторой степени христианизировать его, пририсовав ему нимб. Ни одно из предложений не было одобрено. Эскиз Хойслера Зайпель назвал изображением «красно-бело-красных эмалированных кнопок», которые к тому же имели нежелательное сходство с «Орденом Святой гробницы». Нимб был отклонен без комментариев. Прелат Зайпель воспринял Повольны как явного предшественника Дайкса, под благовидным предлогом улучшения герба представившего все дело в пародийном виде. От художника потребовали нарисовать орла заново, «изменить пропорции и размеры», «уменьшить размеры серпа и молота в его когтях», сделав их едва различимыми. Ведущие политики и государственные деятели приняли участие в обсуждении орла и соответствующих предложений по изменению герба, и в конце концов появились довольно циничные комментарии: «Орел (в последнем варианте) выглядит как тяжело больная курица. Нет и намека на силу и бодрость» (Хойслер); «Наша геральдическая птичка страдает, как всем известно, от тяжелых родовых травм. Так как она родилась больной курицей, то нет никакой возможности лишить ее этого качества» (советник министерства Кластерски).
22
Игнац Зайпель (1876–1932) — канцлер Австрии в 1922–1924 и 1926–1929 гг.
Наконец ордена были отчеканены, при этом орла оставили в том виде, в каком он существовал с 1919 года, однако, как известно из истории, и появление нимба, и исчезновение серпа и молота, и даже признание тевтонского креста новым австрийским символом стали реальностью в 1934 году в фашистском корпоративном государстве.
Разумеется, и сегодня, во время дискуссии о гербе, каждому мыслящему человеку было ясно, что в этом споре вокруг изменения государственной эмблемы речь идет не столько о внешнем характере символов, сколько, в конечном счете, о самой концепции государства. Нападки Хайдера на символику и, следовательно, на Договор об австрийской государственности были весьма недвусмысленны. Речь шла прежде всего о проблеме австрийской нации и о ее присоединении к Германии. Но в речах таких политиков, как Враницкий, Мокк или Клестиль, эта тема предстала завуалированной. Поэтому их мнениям не придали никакого значения, причислив их к не раз возникавшим пустым и неуклюжим попыткам порассуждать о сути австрийского начала, каковыми особенно богата эпоха Второй республики.
Историю официальных или официозных австрийских символов можно, однако, прочитать и как историю катастроф и оплошностей. Австрийский государственный герб с его забытой цветовой символикой («черно-красно-золотой») — далеко не единственный, а всего лишь первый пример в этой исторической цепочке.
Когда в 1947 году в ходе денежной реформы немецкую рейхсмарку заменяли на австрийский шиллинг, то для новой монеты искали символ, отражающий суть ситуации, в которой находилась молодая республика. Остановились на фрагменте картины «Сеятель и черт» художника Альбина Эггер-Линца. На такой выбор повлияло многое: и то, что Эггер-Линц был австрийским художником, в известной мере «певцом родного края», и то, что его художественная манера — впрочем, скорее по недоразумению, — понравилась тем, кто был поклонником искусства «крови и почвы», и, главным образом, то, что выбранный фрагмент картины — крестьянин, размашисто разбрасывающий по пашне семена, — обладал символикой, которая даже далекому от искусствоведения чиновнику эмиссионного банка показалась связанной с австрийской экономической ситуацией 1947 года. Монету отчеканили и пустили в обращение. Искусствоведы и все мало-мальски образованные люди, рассматривая монету, умирали со смеху. Вскоре об австрийском казусе узнала и заграница. Через несколько лет даже до австрийских властей дошло: с картины Эггер-Линца на одношиллинговую монету по ошибке попала не фигура сеятеля, а фигура черта. Поистине роковая символика, в которой, несомненно, был смысл, если вспомнить новейшую историю Австрии. Однако так вышло непреднамеренно. Одношиллинговую монету изъяли из обращения и заменили на новую, имеющую хождение и по сей день. При выборе нового рисунка действовали наверняка: не будем связываться с искусством, все равно в нем никто толком не разбирается, так что возьмем какой-нибудь чисто австрийский символ. А так как на картине, которую поначалу попытались использовать, была изображена и окружающая природа, стали искать символ, который бы вполне безыскусно эту самую природу представлял. Поэтому новую монету в один шиллинг украшает эдельвейс. В эдельвейсе поистине нет ничего коварного, никаких скрытых ловушек, он не допускает никаких ошибочных толкований. Однако, по всей видимости,
23
Раковины каури использовались в Восточной и Центральной Африке как украшение и как денежная единица.
Государству положено иметь не только собственную валюту, символическую или украшенную разнообразными символами, но и свой гимн. 9 апреля 1946 года на заседании Совета министров было принято далеко не самое удачное решение о проведении открытого конкурса на лучший вариант австрийского гимна. Жюри под председательством министра образования Феликса Хурдеса предстояло рассмотреть все поступившие предложения и сделать окончательный выбор. «При ознакомлении с поступившими предложениями выяснилось, что, по мнению населения, даже самое лучшее новое решение будет всего лишь жалким суррогатом по сравнению с бессмертной и непревзойденной мелодией Йозефа Гайдна», — заявил министр Хурдес. На мелодию Гайдна, как известно, было положено три текста: слова старого, «императорского» гимна, гимна Первой республики (слова Оттокара Кернштока) и слова пресловутой «Песни о Германии» («Германия, Германия превыше всего..».). Поскольку на музыку Гайдна были положены слова «Песни о Германии» и, следовательно, эта мелодия была «использована национал-социализмом в своих целях», жюри не отважилось открыто остановить на ней свой выбор, однако при этом не хотело отказываться от нее совсем (уже известный нам принцип «Или — или, а также»). Поэтому жюри остановилось на мелодии Моцарта и на тексте «Будь вечно благословенна» Оттокара Кернштока, написанном в период Первой республики для гимна на мелодию Гайдна. Это решение может показаться неразрешимым противоречием, но оно обладало внутренней логикой и самым нелепо-смешным образом попало в точку: всех устраивала прежняя, гайдновская мелодия к гимну, но, опасаясь малейшего подозрения в симпатиях к национал-социализму, с которым, как всякий знает, Австрия никогда не имела дела добровольно, никто не осмелился предложить эту мелодию, дискредитированную нацистами. Вот и выбрали текст, который был написан на эту мелодию, хотя в нем есть подозрительные строчки: «Немецкий труд, серьезный и честный, / Немецкая любовь, нежная и кроткая, / Отечество, как ты прекрасно, / Господь да пребудет с тобою, моя Австрия!» Однако в случае необходимости их легко было вычеркнуть, как это уже сделали один раз во времена Первой республики. Тогда сыр-бор разгорелся из-за строчек «Австрия, ты край восточный, / И грядет с востока свет». Социалистическая газета «Арбайтер Цайтунг» так прореагировала на это: «Вице-канцлеру Вогину «крайне неприятно» слышать, что с востока грядет свет, а вот на западе — без всяких перемен».
То, что Керншток был одновременно и почитаемым нацистами автором «Песни о свастике», не играло для жюри никакой роли, потому что в действительности дело было не в Кернштоке, а в том, чтобы подчеркнуть: мы хотим вернуть гимн Гайдна. Гайдн, ясное дело, не был нацистом. Нацисты просто использовали его в своих преступных целях. Как и Австрию. И по этой-то причине австрийское жюри недвусмысленно отмежевалось от Гайдна, чтобы подчеркнуть свой антифашизм, доказать наличие своей доброй антифашистской воли. Следовательно, жюри сделало выбор в пользу автора «Песни о свастике» по причинам явно антифашистского характера. Здесь отчетливо виден механизм попыток Австрии снять с себя все обвинения и подозрения, попыток по сути своей символических. Благие антифашистские намерения безнадежно запутались в фашистском прошлом.
Решение жюри под председательством консерватора Хурдеса нашло, впрочем, поддержку и у известных социалистических политиков, и прежде всего у доктора Реннера, первого австрийского президента, известного сторонника присоединения к Германии, который через свою пресс-службу сделал следующее заявление: «Германский рейх совершенно недопустимым образом использовал мелодию Гайдна в своих целях, и было бы, разумеется, весьма уместно на официальной основе вернуть чрезвычайно высокохудожественную мелодию Гайдна в качестве австрийского государственного гимна».
С «возвращением», как известно, ничего не вышло, а раз так, то остановились на «вынужденном решении»: все сошлись на тексте Паулы фон Прерадович «Наши долы, наши горы» и на мелодии, которая в то время считалась творением Моцарта, однако впоследствии выяснилось, что это — мелодия масонской песни «Братья, скрепите свой союз рукопожатием». При этом, как было признано, речь шла не только о «вынужденном решении», но и о «решении вопреки обстоятельствам»: текст и мелодия так же мало соответствовали друг другу, как и при первом решении жюри, отчего некоему Виктору Кельдорферу пришлось изрядно помучиться над приведением мелодии, якобы написанной Моцартом, в соответствие с текстом Прерадович. Не удивительно, что вскоре после этого, а именно в 1951 году, дело дошло до повторной попытки сделать гимн Гайдна австрийским национальным гимном. «Все более широкие слои австрийского народонаселения требуют возврата гимна Гайдна в качестве австрийского национального гимна. Поэтому нижеподписавшиеся депутаты (Горбах, Людвиг, Гайслингер и др.) направляют господину федеральному министру образования запрос: намеревается ли господин федеральный министр принять надлежащие меры для того, чтобы мелодия Гайдна вновь была введена в качестве австрийского государственного гимна?».
Министр Хурдес вроде бы намеревался. В своем ответе на депутатский запрос он признал тот факт, что «новый австрийский государственный гимн за последние пять лет своего существования так и не стал общим достоянием широких масс. И этого следовало ожидать». Повторные усилия Хурдеса не имели, однако, результата из-за невозможности добиться единогласия в Совете министров.
Последствия принятого решения продолжают сказываться, проявляясь порой незаметно и неосознанно в самых невероятных ситуациях. Вернемся в наши дни и включим телевизор. Не прошло и недели с начала зимней Олимпиады в Альбервилле, а «на Австрию уже обрушился ливень из медалей», сообщает спортивный комментатор Бергман, «из медалей самого разного достоинства», причем «мы» особенно гордимся «медалями золотыми». «Если вы еще поднажмете, — обращается господин Бергман к спортсменам, собравшимся в олимпийской студии австрийского телевидения, — наш гимн зауважают и не будут к нему относиться, как к уличному мотивчику». Какой из наших гимнов имел в виду комментатор? В этот день австрийский саночник завоевал серебряную медаль и, как он сам рассказал в студии, был особенно растроган, когда, «стоя на тумбочке пьедестала, слушал гимн». «Давайте еще раз посмотрим», — говорит господин Бергман. На экране мы вновь видим австрийского саночника «на тумбочке». С взволнованным и растроганным выражением лица он слушает… немецкий гимн (золотую-то медаль завоевал саночник из Германии). Экран гаснет.