Страна Печалия
Шрифт:
— Только я так думаю, поначалу погляжу, что они за люди такие, молодые эти, ежели по сердцу придутся, пускай живут, места хватит, а если что не так, сразу и на дверь покажу…
Хотя в душе она была рада-радёхонька, что Господь, будто бы услышав ее мечты о ребеночке после разговора с Глафирой, когда она предложила той родить, а потом передать дитятко ей на воспитание. И вот желание ее, можно сказать, сбылось: посылает Он ей молодоженов, ждущих прибавки в семье.
Она уже представляла себе, как будет помогать нянчиться и пеленать ребеночка, баюкать и всячески обихаживать. От того она неожиданно для самой себя повеселела и однажды, придя
«Казаки, — думала она, — первые царю-батюшке заступники и защитники. Потому, если стану его крестной матерью, со временем сошью ему казачью форму, заведем жеребеночка, вырастим, а как время придет, Андрюшу (она уже и имя придумала не родившемуся малышу) провожу, как некогда своего казачка, держась за стремя до городской черты…»
Вскоре Спиридон с Лукерьей без лишних хлопот и разговоров заселились в дом к Варваре, где для них уже был отгорожен цветастой занавеской свой уголок, и зажили, как это и положено среди молодых, не о каких прочих заботах и хлопотах, кроме как о своей любви, особо не помышляя.
Иван Струна, когда ему передали о том, что келейник владыки вместе с поварской девкой Лукерьей поселились в монастырской слободе, лишь хмыкнул, решив, что от него они никуда не денутся, и коль понадобятся, то он найдет на них управу. Про свое унижение после порки посреди храма опальным протопопом, он тоже не забыл, но на время затаился, узнав о заступничестве местных казаков за его главного недруга.
«Ничего не вышло с этой стороны, попробуем с другой. Вот как владыка вернется да обо всем узнает, снимет с него крест и отправит звонарем на колокольню, вот тогда-то все мои обиды я ему и припомню…»
Меж тем тоболяки по-своему восприняли расправу над архиерейским дьяком, которого все недолюбливали, и поменяли свое отношение к Аввакуму. Народ сибирский, он все иначе решает, и власть местная для него, словно ярмо на шее, особенно, если ни в чем особо от нее не зависит. А кто был Иван Струна для местных жителей? Залетная птица с чужих краев, приехавший поживиться, чем может, а потом исчезнуть, словно его здесь никогда и не было.
Только вот архиерейскому дьяку дела не было до того, что о нем говорят местные жители. Что ему до них? То воеводские люди за порядком следят, а его дело — попов да игуменов в узде держать, вот пусть они его и боятся. В отсутствие архиепископа он считал себя едва ли не вторым человеком во всех сибирских пределах. Само собой, после воеводы. Потому продолжал потихоньку скупать у заезжих купцов по бросовой цене редкие товары, что те неохотно уступали ему в ответ за обещание беспошлинной торговли во всех сибирских приходах.
Прознавший о том князь Василий Иванович Хилков собрался было прищучить зарвавшегося архиерейского дьяка, но как-то все откладывал, прикидывая, как бы самому поиметь с того собственную выгоду. Да и отвлекали князя более срочные дела: сбор налогов, ответы на разные царские грамоты, тревожные вести со стороны степей, где немирные кочующие племена неожиданно налетали на сибирских хлебопашцев, уводили их в полон, вытаптывали пашни. То была главная его забота, за которую могли спросить строго, узнай о том царь Алексей Михайлович или кто из его ближних людей. Потому делишки архиерейского дьяка хоть и вызывали брезгливые недовольства у князя, но он считал, что эту вошь он без особого труда прихлопнет, как только выдастся случай.
Зато Аввакум явственно почувствовал перемену к себе как со стороны прихожан, число которых в храме росло с каждым днем, так и прочего местного люда, что теперь шагу не давали ему сделать без того, чтоб не подойти под благословение и не поинтересоваться здоровьем.
Как-то, выходя из ворот храма, он наткнулся, все на того же слепого калеку, который в свое время отказался принять от него монетку, закричав во весь голос, что она якобы жжет ему руки. После того случая Аввакум старался обходить его стороной, дабы вновь не нарваться на скандал. А тут, забывшись, чуть не прошел мимо него, когда, задумавшись о чем-то своем, спеша быстрее добраться домой.
— Батюшка Аввакум идет, — услышал он писклявый голос откуда-то сбоку. Повернул голову и увидел юродивого, усиленно кланяющегося ему. Он было вздрогнул, хотел ускорить шаг, но тот неожиданно запричитал:
— Помолись, батюшка Аввакум, за бедного Ильюшеньку, а я уж тебя в своих молитвах не оставлю.
— Будь здрав, божий человек, спасибо за слова такие. Хорошо ли подают?
— Худо, батюшка, подают, худо, — пропищал тот. — Серебряных монеток совсем нет, одни лишь медные. А медь, она лжива, словно девка блудлива: сегодня есть, а завтра и сбежала…
— Так ты держи ее крепче, не отпущай от себя.
— Да зачем они мне, все одно хором себе не выстрою, мне и запечного угла хватит. А вот добрые люди пущай себе берут, им нужнее.
— Худо, мил-человек, когда своего угла нет, — посочувствовал ему Аввакум.
— Да я-то что, я обойдусь, а вот патриарха нашего царь-батюшка скоро покоев его лишит и вон выгонит. Вот тогда он поскачет, попрыгает, власть свою потерявши, — смело отвечал калека.
— Откуда тебе такое известно? — вздрогнул Аввакум. — Патриарх на Москве, а ты вон где.
— Ангелы мне о том весточку принесли. Обидел патриарх царя нашего, и тот скоро проучит его, чтоб не тянул свои руки к трону царскому. Пойдет он, как и я, горемычный, по Руси подаяния собирать.
— Ты особо о том речи крамольной не веди, а то патриарх наш и до тебя дотянется, пока еще в силах…
— Так недолго ждать осталось, — не сдавался Илья. — Скоро все и решится.
Аввакум достал из кошелька полтину и положил подле юродивого рядом с медными полушками. Тот услышал, как звякнула монета, и радостно засмеялся.
— Зря ты мне ее положил, серебряная, слышу, скоро она тебе самому понадобится, когда в дальнюю дорогу соберешься.
Аввакум озадаченно спросил его:
— Это куда ж я соберусь, в Москву, что ли?
— Нет, в другую сторону, батюшка, повезут тебя, навстречу солнцу, где православной веры почти что совсем нет, и нескоро будет. Но ты не переживай, Бог тебя хранит, только крепче станешь.
— И когда же это случится? — с дрожью в голосе спросил Аввакум юродивого.
— Совсем недолго ждать осталось, как наш Семушка вернется, вы с ним и попрощаетесь. Тогда и повезут тебя, любезного, по реке и по суше, веру православную устраивать в заповедных краях.