Страна Печалия
Шрифт:
— Схожу, милая моя, обязательно, как только Пантелей пить перестанет и баню топить начнет, а так, в холодную баню, зачем зря идти?
— На все-то у тебя причины, — с улыбкой отвечала Лукерья. — Хитрющий ты парень, погляжу, голыми руками тебя не возьмешь. — И она громко рассмеялась.
— Ага, тебе смешно, а ты сама попробуй вытерпеть, когда горячим веником охаживать начнут, хуже, чем отец вожжами меня потчевал…
Лукерья еще громче захохотала, отчего ее невзрачное личико расцвело и озарилось незримым внутренним светом, чмокнула его на прощание в щеку и уже на ходу обронила:
— Все, пора обратно
…Дарья сдержала свое слово и как-то вечером зашла в храм Николая Чудотворца, где переговорила с батюшкой Андроником о венчании неразумных чад: Спиридона и Лукерьи. Тот ее выслушал, пряча в бороду улыбку, и степенно ответил:
— Как же я без благословения владыки могу обвенчать келейника его, да меня за это дело в такую Тмутаракань сошлют, где ночь от дня мало чем отличается. Ты мне этого, что ли, желаешь?
— Да что вы, батюшка, — подобострастно перекрестилась Дарья, — Я с владыкой сама переговорю, он меня послушает, всю вину на себя возьму. А так ведь девка родит, все одно к вам крестить принесут. И что тогда писать станете? Или ей подкинуть его кому, чтоб чужие люди растили? На такой грех направить хотите?
Отец Андроник никак не ожидал подобного поворота и слегка растерялся. Потом потеребил крест на груди, покрутил головой и спросил:
— Кого ж в дружки себе жених с невестой призовут? Найдутся ли такие, а то ведь без этого венчать никак нельзя.
— О том не думайте, — отвечала ему Дарья. — Все будет как должно: и сватов зашлем, и дружков приставим, главное, чтоб вы свое согласие дали. — С этими словами она извлекла из принесенного с собой свертка здоровущего осетра и положила на стол перед батюшкой.
Тот хмыкнул, покрутил головой, не зная, что ответить, но Дарья уже подошла к нему под благословение, и он со вздохом перекрестил ее, а вслед проговорил:
— Не знал бы тебя, Дарьюшка, столько лет, никогда бы не взял грех такой на душу. Смотри, надеюсь, владыка выслушает речи твои и меня в том винить не будет. А то ведь сама знаешь…
Но Дарья лишь махнула рукой, давая понять, что бояться ему нечего и, довольная, отправилась прямиком на поиски Спиридона, где, найдя его все в той же кладовой, долго с ним о чем-то беседовала и вышла оттуда с сияющим лицом, словно ее кто рублем одарил.
Через неделю отец Андроник, как и обещал, обвенчал молодых. Свадьбу гуляли в доме у Дарьи, после чего чуть ли не целую неделю кухонные тетки подшучивали над Лукерьей, как та нежданно-негаданно вышла замуж за остяка, который по-настоящему и заповеди христианские не соблюдает. Худо пришлось бы той, если бы не заступница ее, сладившая эту свадьбу, продолжавшая опекать теперь ее и Спиридона и никому не дававшая их в обиду. Постепенно все успокоилось, улеглось, лишь Иван Струна, узнавший о том едва ли не последним, при встрече со Спиридоном злобно сверкал глазами в его сторону, неизменно ронял одну и ту же фразу:
— Ужо поглядим, чего тебе владыка скажет, как с Москвы вернется… Тогда у тебя точно новая жизнь начнется, сам знаешь, какая…
Спиридон ничего не отвечал, а про себя думал: его бы воля, он теперь, будучи человеком женатым, а вскорости и отцом станет, может и сам начать новую жизнь, если бы знал, как это сделать…
Нет памяти о прежнем;
да и о том, что будет,
не останется памяти у тех,
которые будут после.
…Прошедшая свадьба Спиридона и Лукерьи не на шутку взбудоражила все архиерейское подворье, и день, а то и два местный народец обсуждал, что последует после возвращения владыки, без благословения которого молодые венчаться никак не могли. Просто права такого не имели! Но Дарья в ответ на все причитания и бабские оханья-аханья, держа голову на отлете, отвечала обещанием умилостивить архиепископа. А чем? То, мол, ее секрет.
И мало того, говорила она, не таясь, коль захочет, то сумеет праведный гнев владыки отвести от молодых, а обрушить его совсем в другую сторону. И при этом красноречиво посматривала наверх. Не на небо, само собой, а на кухонный потолок, над которым помещались тесные комнатки владыческих ярыжек, без остановки водивших перьями по разложенным на столах, покрытых зеленым сукном, бумагам.
Но сколько ни спрашивали ее, как это ей такой оборот удастся, отмалчивалась, лишь намекала о кой-каких провинностях тех ярыжек, что покаместо грозный архиепископ Симеон пребывал в столице, без стеснения заправляли всеми делами и делишками в не имевшей ни конца, ни края епархии Сибирской.
Потому за пересудами своими кухонный народ далеко не сразу хватился долгого отсутствия на своем посту истопника Пантелея. И то лишь о нем вспомнили благодаря небывалому холоду, исходящему из не обихоженных печей, с укором глядящих на мир из углов своих.
Отправили к нему домой посыльных, где заплаканная жена, раньше всех почуявшая беду, лишь руками развела, сказавши, что не видела мужа с самого дня свадьбы Спиридоновой. И пояснила, Пантелей, со свадьбы вернувшись не особо трезвый, чуть с ней посидел за столом, а потом вдруг отправился посреди ночи заниматься возложенными на него обязанностями, чего она за ним ранее сроду не замечала. И все. Домой после того он уже не возвращался.
Кинулись искать Пантелея по всем комнаткам и строениям, но нигде найти его, сколько ни заглядывали во все углы, так и не смогли. Допросили с пристрастием не успевшего еще протрезветь Ивана Смирного. И тот, громко икая, сообщил, мол, видел он Пантелея последний раз в архиерейской бане, где они ради обретения трезвости собрались омыть свои греховные тела.
Народ тут же ломанулся в ту самую баню, стоявшую на отшибе, подальше от посторонних глаз. Зашли внутрь… И там увидели сидящего на лавке с веником в руках, покрытого тонким ледком несчастного истопника. Видать, замерзшего в таком положении уже несколько дней тому назад.
Дворник Иван, о том узнавший, громко рыдал, говоря, что вины его в том никакой нет. Сам он, помывшись, ушел, друга своего не дождавшись. А что потом было, не помнит, потому как память отказала. Какая ж в том его вина, когда голова его с юных лет нездорова и сам он калека горемычный? Ему на это никто и слова дурного не сказал, пусть сам решает, виниться ему перед Богом или дальше с тем жить до самой смерти…