Страна Печалия
Шрифт:
— Спасибо тебе, Тишенька, — прижавшись к нему, поблагодарила Маринка, — спаситель ты наш.
— Ты уж скажешь тоже, — смутился он и вышел вслед за остальными.
…Казаки не подвели, и утром Аввакума ожидали устланные коврами розвальни, в которых сидели два бравых молодца, и они мигом домчали протопопа прямиком до Вознесенского храма.
— Дожидаться вас, батюшка, или скажите, когда подъехать? — спросил один из них.
— Да, поди, сам доберусь, тем более есть кому меня проводить, — кивнул он в сторону вчерашних
И точно, у входа в храм стояли двое приезжих казаков, что прошлым вечером отбили его от подручных Ивана Струны.
— Благословите, батюшка, — подошли они к нему, снимая шапки.
— Бог благословит, — перекрестил он их. — Дождетесь меня после службы или спешите куда?
— Да особо нам спешить некуда, на службе поприсутствуем, а потом и потолкуем. Тем более поговорить хотим о своих делах без посторонних ушей. Так что ведите службу и на нас внимания не обращайте.
— А как насчет того, чтобы исповедоваться? — осторожно спросил их Аввакум, надеясь хоть таким способом узнать, участвовали они или нет в недавних событиях, случившихся в Тюменском Троицком монастыре.
— Вы уж нас не невольте, но мы как-то к своему духовнику привыкли, недавно каялись…
— Что ж он вас и до причастия допустил? — со строгостью в голосе выпытывал Аввакум.
— Всяко было, — неопределенно ответил тот, что был постарше, и только сейчас Аввакум рассмотрел, что в левом ухе у него виднелось серебреное кольцо, что обычно дозволялось носить бывалым казакам, служивших не первый год, и побывавших в разных сражениях.
— Ну, не хотите говорить, то ваше право, — обиженно поджал он губы и прошествовал в храм.
…Служба уже подходила к концу, когда открылись церковные двери и внутрь ввалились трое мужиков, в которых протопоп безошибочно признал Захария Михайлова и других подручных Ивана Струны. У одного из них правая рука была обмотана пропитанной кровью тряпицей, что подтверждало его участие во вчерашнем неудавшемся налете на его дом. Они хищно огляделись вокруг, словно высматривали кого, а когда их взгляды наткнулись на стоявших чуть в стороне и усердно молившихся казаков, они явно признали их и, пошептавшись меж собой, вышли вон, осторожно прикрыв дверь.
У Аввакума стало нехорошо на душе от предчувствия, что просто так те не отступятся и, не сегодня, так завтра подкараулят его где-нибудь в неурочном месте. Поэтому оставалась одна надежда, что Тихон и его сослуживцы заступятся и не дадут разделаться с ним. Но и жить вот так в постоянном преддверии беды ему совсем не хотелось…
Дождавшись, когда прихожане покинут храм, он велел диакону Антону закрыть центральный вход и подождать его в алтаре, а сам провел казаков в трапезную, где они уселись за общий стол для предстоящего разговора. Аввакум внимательно вглядывался в лица этих людей, словно пытался узнать, с чем они к нему пожаловали. Но оба казака держались уверенно, смотрели открыто, будто бы юные отроки, у которых никаких прегрешений за душой отродясь не бывало, и ждали, когда же Аввакум, на правах хозяина, начнет беседу. Потому не оставалось
— Назовите хоть имена свои, что ли, мое-то вам известно, а вот я про вас ничегошеньки не знаю.
— А может, вам ни к чему лишнее знать? — ответил тот, что постарше. — Как в Писании сказано: «Лишнее знание лишь скорбь несет и томление душевное…»
— Ты, братец, гляжу, говорить складно умеешь. Писания чтишь. То добре… Ну, тогда без обиняков рассказывайте, зачем к нам в город пожаловали? А звать вас буду, коль имена свои скрываете, как апостолов Христовых: Петром и Павлом.
— То можно, — согласился старший, — наши крестные имена Богу известны, а уж тут, как ни назови, то для нас не в обиду. Пусть так и будет: я Петром зваться стану, а брат мой названый — Павлом. Тем более, что времена настали воистину апостольские.
— Это в чем же вы усмотрели сходство такое? — с удивлением спросил Аввакум, понимая, что разговор с казачками выйдет далеко непростой, а потому было даже интересно, как они ловко подводят основу под все происходящее. — Может, в чем с вами соглашусь, то зависит, как обрисуете эти самые новые времена.
— Так вы, батюшка, — подал голос молодой казак, которого протопоп окрестил Павлом, — то не хуже нашего знаете. Чего вокруг да около ходить, словно кони на привязи. Нам уж добрые люди обсказали, за какие такие грехи вы в Сибири очутились…
— Коль так и вам обо мне доподлинно все известно, — перебил его Аввакум. — Теперь пришла пора вам открыться, с каких краев вы сюда пожаловали.
— Про Яик реку слышали? — посмотрев по сторонам, осторожно спросил старший. — Вот оттуда мы и есть. Как в нашей Христовой церкви перемены пошли, да начали нас учить щепотью по-новому креститься, так наши казаки круг собрали. Что же это получается: с одной стороны, на нас басурмане разные наскакивают, а с другой, из Москвы, вместо того чтобы нас в вере укрепить, шлют нам указы поменять веру отцовскую и по-новому начинать в Бога верить. Где ж тут правда?
— О какой ты правде, сын мой, спрашиваешь? — улыбнулся ему Аввакум. — О Божьей, или о людской? Божьи заповеди, как они были, таковыми и остались, а вот люди горазды толковать их каждый по-своему. То всем известно. Патриарх Никон, с которым мы когда-то в друзьях были, возомнил себя едва ли не вселенским патриархом. Мол, негоже нам свою веру иметь, от греческой отличную, и повелел много чего поменять в обрядах церковных.
— А вы тому воспротивились, отец Аввакум, — хитро прищурился старший казак.
— Да и вы, как погляжу, тоже не на его стороне, — нашелся с ответом протопоп.
— А у казаков вера единая была и есть. И другой не бывать. На том и стоим, — твердо ответил тот.
— Правда ваша. Вера, она не девка блудная, чтоб каждый, попользовав ее, прочь откинул. А уж коль родился ты с этой верой, с ней и живи и в сторону не сворачивай. Иначе…
— А что иначе будет? — осторожно спросил молодой казак.
— Будто сами не знаете, геенна огненная всех отступников ждет, — пояснил Аввакум.