Страна Печалия
Шрифт:
Едва ли не впервые перед ним встала неразрешимая задача, как поступить в столь непростом случае…
— А что еще твой Тихон рассказывал? — спросил он Маринку. — Зачем они к нам в Тобольск пожаловали?
— Он и сам толком не знает, от других людей слышал… — Или не хотела выдавать своего друга, или на самом деле не знала его племянница.
— А нельзя ли мне с ними поближе познакомиться? — осторожно спросил он Маринку. — Не может ли Тихон твой меня с ними свести?
— Не знаю, батюшка, не знаю, надо его самого спросить
— Так чего ждешь, одевайся да беги, узнай все ладом, это дело до завтра откладывать никак нельзя, — по-хозяйски приказал ей протопоп. — А ты, Марковна, найди какой-никакой повод, загляни к Устинье, может, она чего интересного тебе рассказывает о постояльцах своих.
Марковна вопросительно глянула на мужа, засунула мочало под лавку и, подойдя ближе, спросила напрямую:
— Выходит, в соглядайки меня отправляешь? Сроду этакими делами не занималась и сейчас не пойду. Надо тебе — иди сам. Чует мое сердце, опять ты очередную катавасию затеваешь, а расхлебывать мне придется. На кой они тебе сдались, мужики эти? Приехали, и что с того? Мало ли их туда-сюда ездит. Переночуют, а на завтра, глядишь, и след их простыл, все и забудется. Вечно тебя не своим делом заниматься тянет, будто бы больше других на тебя Господь забот разных возложил… Своих-то, видать, мало тебе еще…
Аввакума озадачил подобный ответ супруги, хотя он и предполагал, что она начнет его останавливать, будто знает наперед, чем заканчивались подобные его вмешательства в чужие дела. Но он просто не мог оставить все как есть, встретив тех самых казаков, что были каким-то образом замешаны в кровавом происшествии, случившемся в Тюменском монастыре. Именно про них говорил ему владыка Семеон перед отъездом. И вот они оказались здесь, в Тобольске. Да еще не где-нибудь, а прямехонько рядом с его домом.
Не это ли есть Божий промысел, согласно которому именно ему должно незамедлительно вмешаться в происходящее? И что может понимать женщина в делах божественных, если у нее на уме только одно — как сохранить его и семью от неприятностей и не подвергнуть всех очередной опасности. Так думал Аввакум, не слыша, что продолжает втолковывать ему Анастасия Марковна.
—… другие батюшки, как батюшки: на службу сходят и обратно домой спешат, — наконец разобрал он ее слова, — а тебя словно нечистая сила к себе влечет, не одно, так другое…
Меж тем Маринка уже собралась и, ничего не сказав, выскочила из дому, оставив протопопа и его супругу объясняться меж собой без ее участия.
— Ну, коль не желаешь сама идти, мне придется. — Аввакум решительно поднялся с лавки и начал одеваться.
— Ой, горе ты мое луковое, куда ж я тебя одного отпущу, уж лучше сиди дома, так и быть, в первый и последний раз дойду до Устиньи, может, чего и узнаю. А ты пока сам за стол садись, и детишки с тобой пущай садятся, все уже сготовлено. А я мигом вернусь, хотя и не думаю, что вызнаю что этакое…
Аввакум подошел к
— Голубка ты моя верная, знал ведь, что не ослушаешься мужа. Поверь моему слову и на этот раз — важное то дело, о чем дознаться хочу. Всего тебе открывать пока не стану, но скажу лишь, непростые это казачки, и неизвестно зачем они сюда пожаловали. Как бы после их отъезда не случилось чего нехорошего…
— Да о чем это ты? — встрепенулась Марковна. — Коль начал говорить, рассказывай, а то мне уже не по себе стало…
— Сейчас тебе об этом знать ни к чему, а вот как все выясню, то непременно и расскажу. И не пристало тебе бояться чего, все мы под Богом ходим, и все помыслы наши в руцах его…
Первой вернулась Маринка, приведя с собой своего ухажера, который, войдя в дом и перекрестившись на образа, низко поклонился Аввакуму, когда тот благословлял его. Прошли в дом, осторожно сели рядышком на лавку, и Маринка, сидевшая рядом с Тихоном, легонько подтолкнула его в бок кулачком и сказала:
— Ну, рассказывай, чего давеча о тех казаках говорил…
Тихон смутился, отвел глаза в сторону и негромко произнес:
— Лучше бы я тебе ни о чем не сказывал, а то теперь, вишь как вышло, уже и батюшке доложила, а от него дальше разнесется.
— Что разнесется, милок? — со строгостью в голосе спросил Аввакум. — Чего ты такое ведаешь, о чем другим знать не следует? Давай кайся, будто на исповеди, а там я сам решу, как быть.
Тихон сбивчиво начал рассказывать, что у них в казачьей избе прошел слух, будто бы должны приехать в город два каких-то казака, имеющих на руках грамоту, в которой писано, что православным людям не пристало отказываться от веры отцов и не следует ходить в храмы, где служба ведется по новым правилам.
Аввакум внимательно слушал его рассказ, покручивая ус, и ничего не говорил, соображая меж тем, как ему отнестись к этому известию. Получалось, не он один воспротивился Никоновым новинам, есть еще люди, что будут стоять до конца, но от старой веры не отойдут. Только уж больно круто взялись они за дело, предав смерти монастырских переписчиков, да еще и сбросив их в прорубь. И вот сейчас он должен был решить для себя непростую задачу, то ли привлечь их на свою сторону и, объединившись, начать здесь, в Сибири, бороться за праведную веру, или предать их анафеме за смертоубийство.
Что-что, а убийство, по сути дела, ни в чем неповинных людей он принять не мог. Иначе и он будет причастен к содеянному. Но с другой стороны, он не мог потерять патриарших противников, открыто выступивших против Никона, коль представился такой случай. Выходит, нужно с теми казаками срочно встречаться, чтоб узнать, что они замыслили делать дальше, попытаться урезонить их, чтоб те не губили человеческие жизни, а каким-то иным способом поднимали народ, перетягивая сибиряков на свою сторону.