Страна Печалия
Шрифт:
— А отец ее как?
— Тоже не встает, она его с ложечки кормила, он уж, почитай, второй год лежит, если б не Глашка, так давно бы окочурился.
— Ему, может, и пора, а Глафиру мы с тобой рано хороним, не таковская она бабенка, чтоб смертушке поддаться с первого раза. Пошли к ней вместе, там и проверим, чего без толку рядить…
Устинья даже обрадовалась, что ее отвлекли от безутешного горя, которое неожиданно обрушилось на нее, хотя она уже давно ждала этого. А вот ведь все одно вышло как-то неожиданно, словно крыша в избе рухнула ей на голову и лишила той малости бабского счастья, которое хоть короткий срок, но жило в ней,
Дом Глафиры находился на соседней улице, и по тому, что на дворе не было свежих следов на раскисшей после растаявшего снега земле, стало понятно, хозяева давно наружу не выходили, а по какой причине, то им и предстояло выяснить. Устинья подошла к двери, толкнула ее несколько раз, дверь чуть подалась, но не открылась.
— Давай вместе, — предложила она Варваре. — Авось справимся.
— А может, позвать кого? — ответила та.
— Ну, коль у нас не получится, приведем Яшку Плотникова, он дверь с петель легко снимет.
Но вдруг они услышали какое-то шуршание, что-то заскрипело, брякнула щеколда, и они увидели стоящую на пороге Глафиру с всклокоченными волосами и горящим взглядом.
— Глашенька, милая, что с тобой? — кинулись они к ней. — Почему не открываешь?
— Батюшка помер, — прошептала та бескровными губами.
— Да когда же это? Когда? Почему нас не кликнула?
— Не помню… Сама в беспамятстве лежала не знаю сколько…
— То-то я приду, постучусь, а ты не открываешь, — сокрушалась Варвара.
— Так схоронить надо покойника, — спохватилась хозяйственная Устинья, у которой собственная беда сразу отступила и она уже готова была кинуться на помощь подруге. — Гроб заказывать надо, опять же кого-то искать могилу копать… Да мало ли хлопот…
— Сил моих на то нет, — отвечала Глафира и, не удержавшись на ногах, осела на холодный пол прямо у дверей.
Подруги подхватили ее, ввели в дом, где уже стоял стойкий запах, какой обычно исходит от мертвого тела, с брезгливой осторожностью подошли к покойнику, накрыли лежавшей на печи холстиной и, торопливо шепча молитвы, крестясь, попятились обратно. Видно, их приход немного взбодрил Глашку, и она, чертыхнувшись непонятно на кого, придерживаясь за стену, пошла за ними, переступила за порог и вышла на крыльцо.
— Господи, неужели весна пришла? — вымолвила она, едва шевеля губами. — Нет, не хочу в холодную землю рядом с отцом ложиться, хватит и одного покойника. Жить хочу! Жить!!! Нет, шалишь, не пожила я еще свое, рано на тот свет собираться, вот им всем. — И она показала сияющему радостной голубизной небу, по которому мирно плыли одинокие полупрозрачные облачка, свой маленький кулачок.
Тут они все неожиданно обнялись и, стукаясь лбами, начали ни с того ни с сего целовать друг друга, орошая свои лица слезами, а пльлм и вовсе дружно заревели, не обращая внимания, что из соседних дворов за ними с удивлением наблюдают соседи, не понимая, то ли тетки эти напились в неурочный час, то ли случилось у них горе какое, но вмешиваться в соседские дела у жителей монастырской слободки было не принято, а потому скоро все быстрехонько попрятались, словно ничего и не было…
Фома уже третий день отмерял версту за верстой, изредка останавливаясь на ночевки, сооружая себе шалаш из подобранных на земле ветвей, разводил костерок и возле него мирно засыпал. Когда вставал продрогший от холодных еще утренних заморозков, то прыгал на одной ноге, что-то напевал, не переставая радоваться свободе, которую он наконец-то заполучил, потом быстренько собирался и шагал дальше. Но мыслями он все равно по нескольку раз на дню возвращался к оставленной им Устинье.
Жалел, что не сказал ни единого доброго слова, не хватило смелости проститься. Да и она наверняка сейчас вспоминала о нем. От этого утренняя радость постепенно угасла, на душе становилось как-то погано и неуютно. Он пытался гнать от себя воспоминания о совместно прожитом времени, но исправить что-то было уже невозможно. А потому он лишь крепче стискивал зубы и старался думать о чем-то другом, но только не о прошлом, которое никак не оставляло его и с непонятной силой тянуло обратно.
С каждым днем изнежившееся за зиму тело и ноги, не привычные к долгой ходьбе, наливались тяжестью, начинала болеть спина, слезились глаза от встречного ветра. Да к тому же он умудрился простыть, ночуя на голой земле, начал кашлять и стал замечать, что с каждым днем путь его укорачивался. Вскоре он понял, что долго так не протянет, если и дальше пойдет пешком, а потому стал соображать, нельзя ли где-нибудь стянуть лодку или сделать небольшой плот. Но лодки, как назло, местные рыбаки утягивали почти к самым домам, видимо, наученные горьким опытом заимствования их такими же, как Фома, подуставшими странниками. А не имея опыта и нужных инструментов, соорудить плот оказалось не так-то просто.
И все же он не оставлял мысли присмотреть где-нибудь несколько бревен, связать их таловыми прутьями и пуститься вниз по течению, которое весной было особенно бурным, и за день вполне можно будет преодолеть изрядное расстояние. И вот однажды ему повезло: в небольшом ложке он наткнулся на несколько ошкуренных и подсохших бревен, явно приготовленных для каких-то строительных дел. Фома воровато осмотрелся, не идет ли хозяин, заготовивший, видать, с осени те бревна, но никого не увидел и принялся торопливо скатывать их к воде и связывать нарезанными тут же прутьями.
Сооружение получилось довольно хлипкое, неустойчивое, но человека вполне выдерживало. Тогда он выломал средней величины жердь, которую собирался использовать вместо рулевого весла, оттолкнул плот от берега и с разбегу заскочил на него. Плот наклонился, наполовину ушел под воду, но не перевернулся. Фома возликовал и несколько раз помог ему набрать скорость, упираясь в дно реки шестом и направляя его на середину реки, где течение, казалось, было побыстрее, и в случае погони можно было спрятаться на каком-нибудь острове, что встречались то там, то сям, особенно на поворотах реки.
Полдня он плыл, блаженствуя и ни о чем не думая, кроме того, как бы не налететь на плывущие по реке подмытые талой водой вместе с корнями кусты тальника или не угодить на плохо различимую в мутной воде отмель. При этом он любовался широким речным разливом, затопившим ближайшие луга, перелески. Возле его плотика плавали небольшие рыбешки, которых он пытался подцепить снятой с головы шапкой, но дело это оказалось безнадежным, и он решил, что надо разжиться где-то сетью, благо колья, к которым привязывали рыбаки свои снасти, виднелись повсюду.