Страна Печалия
Шрифт:
— Скорее бы уехать с этого проклятого места, — ворчал он себе под нос, проверяя упряжь на лошадях. — Не выпусти вчера коней вовремя, задохлись бы от дыма, а то и вовсе сгорели. Вот тогда бы мы с тобой, батюшка, запели матушку-репку на разные голоса. Вовек не забуду этой поездки, будь она неладна…
Аввакум же молчал, не имея никакого желания поддерживать разговор, и лишь попросил чуть подождать, чтоб он заглянул к настоятелю и сообщил о своем отъезде.
— Негоже вот так, как татям ночным, сбегать, не простившись, — произнес он тихонько, но пристав в ответ согласно кивнул, понимая, что без позволения настоятеля их могут и вовсе из монастыря не выпустить.
Видимо, игумен тоже не сомкнул этой ночью глаз, потому как сразу в ответ на негромкую молитву Аввакума открыл ему дверь и чуть отступил назад, давая тому войти внутрь.
— Благословите, ваше высокопреподобие, нам вот ехать время пришло, пристав мой сердится, что и так запаздываем. А то я бы остался, может, и помог чем, — с поклоном обратился к нему Аввакум.
Тот, словно сбросил тяжкий груз, вздохнул и широко перекрестил протопопа, а потом, словно нехотя, слегка приобнял его и подставил щеку для поцелуя.
— Поезжайте с Богом, батюшка. Чем вы теперь помочь можете. Вот всю ночь писал на имя святейшего патриарха доношение о случившемся. Думаю, недолго мне здесь после всего этого оставаться позволят, сошлют куда подале, ладно, если совсем крест не снимут. Куда мне тогда деваться? Ни семьи, ни родных, — сокрушенно покачал он головой.
— Бог милостив, все устроит, — попытался подбодрить его Аввакум, — найдут тех убийц, накажут примерно… Пока суть да дело, все одно вам при монастыре быть нужно. Как его без настоятеля оставлять…
Анастасий как-то безнадежно махнул рукой, показывая тем самым, что он не особо верит в благополучный исход дела, и промолчал, ожидая, когда протопоп оставит его одного. Но тот, словно чувствуя за собой какую-то вину, спросил его, придавши голосу своему уверенность и силу:
— Что владыке при встрече передать? Мы с ним хоть и неблизкие, но давние знакомцы…
— Расскажите все как есть. Мне, человеку православному, скрывать чего не пристало. Если виноват в чем, то пусть накажет меня владыка. Вчера старец Варлаам правду сказал, что во всем случившемся моя вина наипервейшая, не усмотрел, сил не хватило порядок должный навести. Сам, поди, видел, что эти бывшие ратники творят. Не будь их, все бы могло иначе повернуться, и убийства бы с пожаром не случилось… Но вы, батюшка, правильно сказали, что если всех послушников разогнать, то, почитай, мы с ключарем вдвоем тут только останемся. Каков же это монастырь будет?
— Да, — словно что-то вспомнив, спросил Аввакум, — пожар тоже не сам по себе случился? Запалил кто-то келью ту, так думаю…
— Выходит, что так… Пока все мы в трапезной решали, как нам убийц сыскать, они тем временем наверняка и запалили келью, что на отшибе стоит. Там с реки подход свободный, а ночи, сами видели какие здесь темные, за всем не углядишь…
— Молиться за вас стану, — произнес на прощание, уже открывая дверь, Аввакум. — Бог даст, все обойдется, может, и свидимся еще когда…
— Ну, если не на этом свете, то на том непременно свидеться должны, — усмехнулся в ответ Анастасий, прикрывая за ним дверь.
И вот, Я с тобой; и сохраню тебя везде, куда
ты не пойдешь; и возвращу тебя
в сию землю; ибо Я не оставлю тебя,
доколе не исполню того, что Я сказал тебе.
Спустившись с крутой горы, лошади, направляемые Климентием, вышли на замерзшую реку, и далее он погнал их по извилистому руслу, поглядывая время от времени на нечасто выставленные по краям санного пути вешки.
А Климентий, что нещадно нахлестывал лошаденок, несказанно уморенных за несколько месяцев пути, злился на конюхов, подсунувших ему старую упряжь, из-за чего он может вообще встать посреди долгой дороги, и никакие молитвы не помогут без нее вернуться ему обратно под родной кров. Злился он и на монахов, у которых она наверняка была, но говорить с ними об этом было делом безнадежным. И протопоп, сопровождаемый им, ради собственного же блага давно мог купить, судя по его достатку, новую упряжь хотя бы из благодарности, что везли его за счет патриарха, а не добирался до Сибири, как сотни и тысячи подобных ему, пешком или на перекладных.
И не было Климентию ни малейшего дела, за что сослали того в Сибирь, виноват ли он или наказан ошибочно, в пример другим. И о вере Климентий вспоминал лишь по престольным праздникам, когда требовалось идти в храм под исповедь и причастие. Чаще всего вспоминал он о Боге в дороге, которая уже много лет стала неотъемлемой частью его жизни, если попадал в разные переделки, и тогда молитва рождалась внутри, как бы сама собой и лилась тихо, незримо и наверняка много раз помогала.
Нет, безусловно, в Бога он верил и себя без веры не представлял, но не было у него, как у иных, подобострастного и всепоглощающего чувства причастности своей к Богу. Тот существовал отдельно где-то далеко на небесах, а он, Климентий, жил на земле одиноко и тяжко, со страданиями и полным непониманием, за что ему выпала такая доля.
Аввакум же думал про себя, что пусть не сразу, постепенно, но отношения меж ним и приставом смягчились от совместно перенесенных тягот и испытаний. Особенно после событий в Троицком монастыре, который они, слава богу, наконец-то благополучно покинули. Климентий, пусть и неоткрыто, но признал за Аввакумом старшинство, начал более почтительно говорить с ним и вел себя, как обычный прихожанин, пришедший в храм на службу, хорошо понимающий, чья здесь власть. И это был далеко не первый случай, когда в процессе общения у Аввакума менялись взаимоотношения с его бывшими противниками и недоброжелателями, которые постепенно становились пусть и не единомышленниками его, но хотя бы соглашались с ним, не перечили и не противились всему, что он им предлагал.
…В это время в далеком селе на Урале Анастасия Марковна кормила детей просяной кашей и тихо шептала про себя молитву, прося Бога, чтоб он помог мужу ее добраться до Тобольска, послал детям выздоровление. А еще она просила, чтоб Господь позволил бы ей поскорее свидеться с тем, кто был ее единственным и самым любимым человеком на всей земле. И она не представляла свою жизнь без него и считала своего Аввакумушку самым умным, красивым и смелым среди всех известных ей мужчин. И в молитвах образ мужа сливался с образом Бога, и были они для нее неразличимы, одинаково важны и значимы.