Страна Рождества
Шрифт:
— Что у вас на уме, мистер Кармоди? — спросила Табита Хаттер.
— Кое-что, о чем просила Вик, — сказал Лу.
— Может, не стоило брать с собой Уэйна.
— Вообще-то я думал, что мне не следовало брать с собой вас, — сказал Лу. — Я собираюсь портить вещественные доказательства.
— А, ладно, — сказала Табита. — Сегодня я не на службе.
Он поехал дальше мимо лавки. Через полмили начал замедлять ход. Гравийный проселок к Дому Саней был справа. Когда он свернул на него, статические помехи стали громче и едва не заглушали хрипловатый, приветливый голос Боба Сегара. Возле Дома Саней хорошей радиосвязи не было ни у
Лу остановил грузовик и выбрался, чтобы отодвинуть голубые полицейские козлы. Потом поехал дальше.
Буксир прогрохотал по стиральной доске грунтовой дороги, подкатив почти к палисаднику развалин. В осеннем холоде краснел сумрак. Где-то долбил сосну дятел. Когда Лу поставил грузовик на тормоз, по радио не доносилось ничего, кроме белого шума.
Закрывая глаза, Уэйн мог представить их себе, этих детей статики, детей, затерявшихся в пространстве между реальностью и мыслью. Они были так близко, что он чуть ли не слышал их смех сквозь шипение радио. Он задрожал.
Отец положил руку ему на ногу, и Уэйн открыл глаза и посмотрел на него. Лу выскользнул из грузовика, но подался обратно в кабину, чтобы положить большую ладонь ему на колено.
— Все в порядке, — сказал отец. — Все хорошо, Уэйн. Ты в безопасности.
Уэйн кивнул… но отец не так его понял. Он не боялся. Если он и дрожал, то от нервного возбуждения. Другие дети были так близко и ждали, чтобы он вернулся и осуществил, воплотил мечту о новом мире, новой Стране Рождества, со всеми аттракционами, вкусностями и играми. Сделать это было в его власти. Это каждому было по силам. Ему только требовалось что-то, какое-то орудие, какой-то инструмент удовольствия, веселья, с помощью которого он мог бы прорвать дыру из этого мира в свой собственный тайный внутренний ландшафт.
Уэйн почувствовал металлическую головку молотка, прижимавшуюся к его бедру, посмотрел на него и подумал: « Может быть». Взять молоток и обрушить его на макушку отцу. Когда Уэйн вообразил звук, который это произведет, глубокий, глухой удар стали о кость, он содрогнулся от удовольствия. Ударить им прямо по миловидному, округлому, умному, самоуверенному, сучьему, блядскому лицу Табиты Хаттер, разнести ей очки, выбить зубы у нее изо рта. Это было бы забавно. Мысль о ее красивых полных губах, обрамленных кровью, доставляла ему откровенно эротическое возбуждение. Покончив с ними, он мог бы отправиться на прогулку в лес, вернуться к той стороне утеса, в которой раньше пролегал кирпичный туннель в Страну Рождества. Взять молоток и бить по скале, махать молотком, пока не расколется камень, пока в нем не появится трещина, в которую он мог бы протиснуться. Махать молотком, пока мир не треснет, открывая ему пространство, через которое он мог бы пролезть обратно в мир мысли, где его ждали дети.
Но пока он еще обдумывал это — фантазировал об этом, — его отец убрал руку и взял свой молоток.
— Ну так что же здесь такое? — сказала себе под нос Табита Хаттер, расстегивая свой ремень безопасности и выбираясь из кабины с другой стороны.
В соснах шелестел ветер. Ангелы раскачивались. Серебряные шары преломляли свет, образуя блестящие многоцветные
Лу сошел с дороги, осторожно спустился с насыпи. Он поднял голову — теперь у него был виден только подбородок, и это выглядело неплохо — и обратил свой мудрый черепаший взгляд на елочные игрушки, висевшие на ветвях. Чуть погодя он снял одно из рождественских украшений, белого ангела, дувшего в золотую трубу, положил его на камень и размозжил молотком.
Среди помех по радио пронесся мгновенный шквал обратной связи.
— Лу? — сказала Табита, обходя грузовик спереди, и Уэйн подумал, что если бы он сел за руль и завел его, то мог бы ее задавить. Он вообразил звук, с каким ее череп ударился бы о решетку, и заулыбался — эта мысль была просто восхитительна, — но потом Табита прошла дальше, в деревья. Он быстро заморгал, прогоняя это ужасное, мрачное, чудесное видение, и сам выпрыгнул из кабины.
Поднявшийся ветер ерошил ему волосы.
Лу нашел серебряное украшение, покрытое блестками, шар размером с мяч для софтбола, подбросил его в воздух и размахнулся молотком, как бейсбольной битой. Сверкающая сфера взорвалась красивым всплеском переливчатого стекла и медной проволоки.
Уэйн стоял у грузовика, наблюдая. Позади через громкий рев статики он услышал детский хор, поющий рождественскую песню. Они пели о верующих. Их голоса были далекими, но ясными и милыми.
Лу разбил керамическую елку и фарфоровую сливу, усыпанную золотыми блестками и несколькими оловянными снежинками. Он начал потеть и снял фланелевую куртку.
— Лу, — снова сказала Табита, стоя на краю насыпи. — Зачем вы это делаете?
— Потому что одна из этих игрушек принадлежит ему, — сказал Лу, кивая на Уэйна. — Вик вернула большую его часть, но мне надо и все остальное.
Ветер завывал. Деревья делали выпады. Было что-то пугающее в том, как они вдруг начинали мотаться взад-вперед. В воздухе летели сосновые иглы и увядшие листья.
— Что вы хотите, чтобы я делала? — спросила Табита.
— Самое меньшее? Не арестовывайте меня.
Он отвернулся от нее, нашел еще одну игрушку. Она разлетелась с музыкальным звоном.
Табита посмотрела на Уэйна:
— Никогда не любила ограничиваться самым меньшим. Хочешь помочь? Выглядит забавно, не так ли?
Уэйн вынужден был это признать.
Она орудовала рукояткой своего пистолета. Уэйн воспользовался камнем. Рождественский хор в машине все нарастал и ширился, пока его не заметила даже Табита, с беспокойством и недоумением оглянувшись на грузовик. Но Лу не обращал на это внимания, продолжая крушить стеклянные листья падуба и проволочные короны, и спустя некоторое время белый шум снова поднялся до рева, погребя под собой песню.
Уэйн разбивал ангелов с трубами, ангелов с арфами, ангелов с молитвенно сложенными руками. Он разбил Санта-Клауса, всех его оленей и всех его эльфов. Сначала он смеялся. Потом, спустя некоторое время, это перестало быть таким уж смешным. Немного позже у него заболели зубы. Лицо у него казалось горячим, потом холодным, потом холодным до жжения, льдисто-горячим. Он не знал, почему, почти не обдумывал это сознательно.
Он замахивался синим куском сланца, чтобы разбить керамического ягненка, когда заметил какое-то движение у верхнего края своего поля зрения, поднял голову и увидел девочку, стоявшую у развалин Дома Саней. На ней была грязная ночная рубашка — когда-то она была белой, но теперь стала по большей части цвета ржавчины от пятен запекшейся крови, — а волосы сбились в колтуны. Ее бледное красивое лицо было больным, и она беззвучно плакала. Ступни у нее были окровавлены.