Страна Яблок
Шрифт:
– Блаженны владеющие электроэнергией, ибо их есть царствие небесное, – вставил я.
Лицо Ксении осветилось улыбкой.
«Не особо она богомольна», – подумал я. Почему-то эта догадка меня обрадовала.
Богомолов не обиделся на общий смех, а помял бороду и деловито закончил:
– Я бы предложил безвозмездно использовать наш надел, чтобы сделать там новую подстанцию, но это слишком далеко от кабеля. Наш участок – крайний, около самого леса.
– Игорь Николаевич, вы говорите редко, но вы – истинный Иоанн Златоуст. Каждое слово – в точку. Вадим, сможем?
– Объективных, так сказать,
– Спасибо, Вадим. Отлично. Алик, сможешь подстанцию быстро найти?
– Конечно.
Сергей расписался, протянул протокол Спиридонцеву.
– Теперь прошу покинуть собрание и территорию посёлка. Вы – не член кооператива, участок продан. Полчаса на сборы.
– Мент и есть мент! «Полчаса на сборы»! Участок мой, сколько захочу, столько и буду! Ты Лариске своей толстожопой указывай!
– Лариса, про анатомические особенности в протоколе не нужно, – сказал Сергей. – Спиридонцев, предъявите документы, подтверждающие право собственности на участок.
– Да кто ты есть?! Ты охренел вообще! Документы ему предъявить! С какого перепуга?
– Участок на территории кооператива, или предъявите документы на право собственности, или выдворим насильно.
– Попробуй! Попробуй! Завтра же в полиции окажешься, там тебе и чип сразу вошьют, успокоят! Ну что?! Давай выдворяй! Всё, сдулся?! Бараны! Счастливо оставаться, бараны, в своём навозе. Гнийте… гнойте…
– Загнивайте. Правильная глагольная форма – «загнивайте», – сказала Лариса.
Спиридонцев обвёл собрание глазами, скривил рот и, помахивая протоколом, пошёл к своему дому. Бывшему дому.
Спирька ушёл, но собрание продолжалось.
– И последнее, – сказал Сергей. – Относительно моих переговоров с другими посёлками. Да, ничего я не добился. Как в Писании сказано, – Сергей посмотрел на Богомоловых, – «всякий город или храм, разделившийся сам в себе, не устоит».
– Дом. «Дом», а не храм, – поправил Богомолов.
– Тем более.
Восхищало меня это Серёгино «тем более», оно разрушало любые возражения собеседника. «Тем более» – и нет никаких контраргументов.
А переговоры… Несколько раз я ездил вместе с Сергеем, договориться было невозможно. Ни с кем. Православные общины требовали монастырской жизни, а язычники плевались на попов, проклиная их за осквернение славянской природы. «Овощи»-вегетарианцы произвели на нас впечатление тихопомешанных. Наши фермы для них – типа концлагеря. А с казаками разговора не получилось вообще.
– Никаких тайных переговоров я ни с кем не вёл, – сказал Сергей, – да и какие тайны. Участки у каждого в собственности, всё решается на собрании. Могу поклясться.
Сергей походя вырвал из земли пучок травы, обстучал в ладонь землю и, как крошки со стола, высыпал в рот.
Прожевал, проглотил.
Все замерли – поразил контраст лёгкости и быстроты его движений с торжественным смыслом слов «могу поклясться».
Сергей продолжал как ни в чём не бывало:
– О чём мы можем договориться, если у нас на собраниях две группы? Вы с меня как с председателя спрашиваете – и правильно спрашиваете. Но мы разделились сами в себе и устоять не сможем. Поэтому из председателей я ухожу, кооператив всё равно не перерегистрируют, он перестаёт существовать. Кто-то захочет вшиваться, кто-то нет. С газом и электричеством я до конца доведу, конечно. А дальше будет ещё труднее, так что будем выплывать отдельно.
До меня не сразу дошел смысл слов Сергея. Как это: «ухожу из председателей»? А как же посёлок? Как же мы?
– Четыре первых участка рядом – мой, Алика, Аркадия, Ларисы – голосовали мы всегда вместе; если они меня поддержат, будем отдельным коллективом. С общими фермами и кормовым цехом разберёмся, распишем как следует. У меня всё.
Оглушённое собрание молчало.
– Правильно, Сергей, – Аркадий очнулся первым. – Сколько можно уговоры уговаривать! Я с тобой.
– И я, – сказали мы одновременно с Ларисой.
– Хорошо, – Сергей улыбнулся нам. – Борису от своего участка я кусок отрежу, будет нормально жить.
– Почему от своего? – сказал я. – От всех четырёх отрежем с дальнего конца.
– Сергей, не горячись, – сказал Вадим. – Так нельзя. Были высказаны… как бы это выразиться… амбивалентные мнения, но это нормально. Это является…
– Зачем так делать? – крикнул Армен. – Что за чепуха?!
– Мы пойдём с вами, хотя наш надел на отшибе, – сказал Богомолов, жена кивнула. Я бросил взгляд на Ксению, она быстро опустила глаза.
– Надо голосовать! – вскочил Ильяс. – Как это – «ухожу»? Давайте проголосуем. Кто против?
Братья, Армен и Вадим подняли руки.
– Нет. Голосовать мы не будем, – отмахнулся Сергей. – В председателях насильно никто удержать не может. Во-вторых, даже если бы Спиридонцева не отпускали, разве он бы остался? Колхоз – дело добровольное. Хватит постоянно спорить и тянуть в разные стороны.
– И так тяжело, а разделимся – совсем пропадём, – сказал Ильяс. – Зачем себя с Валерой сравнивать? Совсем разное. Сейчас все устали, давайте завтра поговорим. После запруды. А то весь берег размоет, цистерну перевернёт. До завтра давай. Мы с Равилем тебе объясним, это наша вина. Прошу тебя, мы все просим.
Собрание молчало.
– Хорошо, – сказал Сергей. – Все устали, до завтра. Да и дел полно.
Собрание закончилось. Богомоловы шли к себе через поле как по театральной сцене, мягкий закатный свет падал на них из-за облаков точным направленным лучом. У Ксении из-под платка выбивалась золотистая прядь, волосы вспыхивали и гасли на вечернем солнце, вся сила которого, казалось, была направлена на её тоненькую фигурку.
Сергей хлопнул меня по плечу.
– Пойдём. И рот закрой.
Я хотел было возразить, но осёкся. По-детски бы получилось. Огрызание какое-то. «Не огрызайся!» – постоянно одёргивали нас в школе. Мы шли на свой край посёлка, и мне до ломоты в шее хотелось обернуться на Ксению.
– Может, объяснишь? – спросил я Сергея, когда мы сидели в тени у него за домом. Из поленницы сладко пахло свежепоколотыми дровами, сверху жаловался жаворонок. – Не про выход, здесь я с тобой согласен, задолбали эти споры и претензии на пустом месте.
– Вот ты пристал… Ты, кстати, Ларису-то не томи. Обнадёжил девушку и в тину. Она ведь продолжения ждёт – и так, и так к тебе. Бабе тридцать четыре года, тает, как пломбир на жаре. На неё Ильяс посматривает, да и Вадим тоже. Уведут одномоментно.