Страна Яблок
Шрифт:
Красивая грудь. Как у Алёны.
Невыносимо захотелось потрогать, и я потрогал.
Пока тянулась рука, я придумал глупую отмазку на случай возмущения и оскорблённого крика – «хотел разбудить».
Девушка была холодной, и она была мертва. Я в первый раз увидел мёртвую голую женщину, но понял это полностью и сразу. Неживая, как кукла, как кожаное автомобильное сиденье.
Мёртвый, словно пуговица, сосок.
Пугающе твёрдая неподвижная грудь.
Взял за руку и с отвращением выпустил – локоть не гнулся, плечо
Потянулся к зеленой ленточке – мёртвой не к лицу это весёлое украшение, вздрогнул, отдёрнул пальцы от липкой водоросли и вытер их об штаны. Водоросль показалась мне червём, трупным зелёным червём.
Я встал и огляделся. Белёсые связки – это не коряги и не утеплитель «вилатерм», а мёртвые обнажённые тела. Шлёпая по разлившейся воде, подошёл к самому берегу – три, пять, десять, тридцать…
Мужчины, женщины, дети. В трусах, в пижамах, голые, в ночных сорочках.
Все с белой как мел кожей.
На запруде из подмытых и рухнувших в реку дубов громоздились обнажённые человеческие тела, образуя плотину, перед ней колыхалась сплошная белая масса. Масса шлёпала и поплёскивала руками, плечами, лицами. До бугра, за которым в Клязьму впадала маленькая Пекша, и дальше, вверх по течению, докуда достигал глаз, всё колыхалось и белело.
Чайки деловито работали клювами. Резко дёргали головами, перебрасывались криками. Как на одесском пляже Ланжерон.
Только в детских книжках люди не могут разобраться, сон перед ними или явь – начинают себя щипать или выдёргивать волосы.
Сон с явью спутать легко, явь со сном – никому не удавалось. Я не щипал себя и не дёргал волосы, а только опустил и поднял веки. Голова не принимала в себя то, что сообщали ей глаза: плотина не пускает вниз по Клязьме сотни мёртвых тел.
Я развернулся и побежал будить Серёгу. Так маленький ребёнок несётся к родителям, чтобы развеять ночные страхи.
Прикосновение влажной травы к босым ногам стало отвратительным. Мне казалось, что с каждым шагом пропитываюсь трупным ядом, хотелось зажать уши, чтобы не слышать гнусного птичьего крика.
Мысли скакали и сталкивались, как лотерейные шары в барабане.
Разбился пароход?.. – какие пароходы на узенькой Клязьме?
У «овощанки» грудь как у Алёны.
Отравление у отдыхающих? Почему столько? Здесь сотни тел! Почему в воде?
Собрание, огромные глаза Ксении, меняющие цвет, как речная волна, лёгкая улыбка, золотистая прядь, пылающая на солнце.
Эпидемия? Почему голые? И почему, почему в воде?
Ногам от росы холодно. «Утренней росой умывайтесь, вечерней обертывайтесь – до ста лет жить». Эдуард Васильевич так учит, отставной военврач за семьдесят, из райцентра Петушки. Невшитый, а к нам не идёт. Много раз звали, нам врач нужен. Врач им не поможет. Все мертвы.
Террористы? Массовые убийства? Тела неповреждённые, ни крови, ни ран. Бред, бред.
Собаки трусили впереди, останавливались, поджидая.
– Ты куда ломишься как лось?! – схватил меня Серёга. – Вообще офонарел уже? А чего босиком? Кровь охлаждаешь? Трусы тогда сними. Иди обувайся, и пойдём на богомоловский край.
Мы пошли обуваться, по дороге я рассказал про мертвецов, стараясь не подскуливать, как Зёма с Казбеком. Сергей слушал молча, покусывал верхнюю губу.
Трупы никуда не исчезли, как я втайне надеялся.
Когда мы подошли к «овощанке», за Шатурским лесом уже вставала рваная красно-оранжевая полоса восхода. Сергей присел около тела на корточки, заглянул в рот, поднял-опустил мёртвую руку, посмотрел на ладони и сильно, навалившись, надавил на грудную клетку.
Я вздрогнул.
– Ты с голодухи в трусы-то к ней не полез, надеюсь? По верхам только пожамкал?
– Ты… ты что?!
– Да следы на росе около тела всё показывают. Как шёл, как присел, как руки потянул. Да и трупные пятна показывают, где помацал.
– Я… только грудь. И то – я думал, что она спит. Пьяная и спит.
– Ладно. Это я так, на фу-фу. Ничего роса и пятна не показывают. Кто бы удержался? У меня тоже руки чешутся, но я уже при исполнении, типа.
– Слушай, ты со своими ментовскими прихватками…
– Ладно, не шуми. Горбатого могила исправит. Я ж без злобы, так – разговор поддержать. Короче, часов шесть назад смерть наступила. Точнее не скажешь, градусник нужен, да и в воде пробыла долго, но где-то так. Явных следов насильственных действий, удушения, отравления нет. Но в воду попала уже мёртвой. Ну ладно, Алик, не злись. Уже и пошутить нельзя.
Колыхание рук и ног, шлепки, крики ворон и чаек. Время от времени подпор течения брал своё, тела переваливались через плотину, падали в воду.
Восходящее солнце осветило противоположный низкий берег. Разлившаяся вода шла по нему широким потоком, оставляя в прибрежных ивняке и крушине десятки мертвецов. Песчаная отмель с обнажёнными разбросанными телами выглядела как заурядный летний пляж.
Сергей потряс головой, собирая осколки мыслей. «А я похож на экскурсовода, показывающего поражённым туристам знаменитое чудо природы», – подумал я. Сергей открыл и закрыл рот.
Наверняка хотел спросить: «Что это значит?»
Я бы тоже сказал: «Что это значит?», покажи мне в четыре утра тысячу голых трупов, плывущих по реке.
– А на Пекше как? – спросил Сергей. – Давай-ка сходим.
За косогором, на узкой Пекше было то же самое – река белела до самого леса.
– Н-да… Буйство тел и половодье чувств. Пойду в рынду бить, – сказал Сергей. – Любопытно, что электричества нет и мобильный не работает. У тебя есть сигнал?
– Нет. Может, электричество отрубили уже?