Страна Яблок
Шрифт:
Я почувствовал, как мои брови прыгнули вверх.
– Как это? Разве у вас можно?
– Нельзя. В рот я имел эту прошивку. Скоро будут проверять, сколько ты насрал и какого цвета. Откручивался с наручной времянкой сколько можно, потому и патрулирую по ночам в звании подполковника. А теперь всё, докрутился. Ну так что – возьмёте, а? Жить-то нужно.
Голос его звучал вполне искренне – видимо, действительно дохаживал последние дни, если вёл такие беседы под глазок и микрофон. Тем не менее ввязываться в откровенный разговор я не собирался, хотя он меня поразил, конечно.
Я пожал плечами.
– У нас собрание решает. Как коллектив скажет, – сказал я сожалеюще-виновато. Словно расторговавшийся в ноль рыночный продавец позднему покупателю.
– «Собрание реша-ает»! Что ты гонишь? Я с тобой как с человеком, а ты мне про собрание? Кубатов для тебя говно в фуражке? Да для вас все прошитые – говны, пыжитесь как опарыши. Хотя у меня вообще на руке времянка, такая, как и у тебя была. – Кубатов помолчал, ожидая ответа. – Я понимающе кивал. – А то я не знаю – как Серёга ваш скажет, так и будет. До хера берёт на себя, на понтах, как на колёсах. Монахам лижет, к казакам подкатывается. Не обломится ему ни с монахами, ни с «овощами», ни с казаками.
Кубатов замолчал, вставил палец в ухо и сосредоточенно повертел. Тщательно, под разными углами.
Я ждал.
Кубатов прошёлся по всем ушным закоулкам, вытащил палец наружу и скептически его осмотрел. Взглянул на меня, как бы ожидая сочувствия по поводу незаслуженно скудного результата – так сказать, дополнительной от меня неприятности.
– Забились, как улитки, по своим раковинам! Всех подчистим. А вашу шоблу в первую очередь – незаконное предпринимательство, нарушение закона о потребительских стандартах. Я ему рога хоть так, хоть так обломаю. Падла, мля. Ваши тоже им недовольны. Доберёмся. Ладно. Проезжайте.
Через силу протянул мне документы, положил руку на пояс, отогнул три пальца. И пошевелил.
Через триста метров направо уходила тупиковая дорожка к бывшему детскому лагерю, там и стояла машина кубатовского брата, Ивана.
Наглая рожа. Рот, как у акулы, постоянно криво полуоткрыт, словно собирается плюнуть или выругаться. Из тех, что сдают задом, въезжают в твой стоящий автомобиль и начинают орать: «Какого хера ты здесь растопырился? Слепой, сука? Слепой?!»
– Ещё два, – сказал Иван, когда мы с Борисом уложили ему в багажник три окорока.
– Он показал – «три», – возразил я.
– А я говорю – ещё два.
– Не понял. Что за дела?
– Не можешь ещё два, – поддержал меня Борис.
– Ты-то ещё куда лезешь, дерево? Тащи, пока я добрый.
К хромой речи Бориса все привыкли и почти не переспрашивали. Только Валера Спиридонцев веселился и делал вид, что не понимает, заставлял Бориса повторять по несколько раз. Тот краснел и мучился, топтался на месте как цирковой медведь, слова комкались ещё больше. Валеру обрывали, останавливали, но делать замечания и пререкаться надоедает. Спирьке же веселиться не надоедало.
А Борису что остаётся? Кто он такой, по сути?
Работник за еду. Терпи.
«Такой наглости ещё не было, – подумал я. – Видать, на самом деле Миша из полиции уходит».
– С какой стати?
– Чего-о?.. Считаешь, я должен бесплатно ночь не спать, в кустах сидеть? Три Мишке с начальством, два – нам за хлопоты. Можешь поменьше принести, из передней лопатки.
– Можно подумать, ты ночью не спишь, чтобы мне машину помыть. Не могу. Рад бы, но у меня всё по счёту.
– По счёту? Теперь я считаю. Считаю до трёх, уже два. Сейчас позвоню, стопанут Латыша у Лакинска, и досвидос вашей сделке.
– Если так, эти забираю обратно и возвращаюсь, Мишке сам скажешь.
– Давай вали. Я в Лакинск звоню.
Иван отнял левую руку от багажника, активировал ладонник и постукал подушечкой большого пальца по цифрам на фалангах, набирая номер.
Поднёс большой палец с динамиком к уху, мизинец с микрофоном у рта, остальные подогнул. Излишне озабоченное лицо с поджатыми уголками губ напомнило мне давно забытую Москву. В метро так смотрели перед собой мужчины, не желающие уступать место бабульке или беременной. Сосредоточенно.
Послушал, сбросил, снова забегал большим пальцем по цифрам.
Что он набирает? Если знакомому звонит, вошёл бы в Контакты. Что за тыканье в цифры по памяти? Что он запомнить-то способен, упырь? Время тянет, нагнетает.
Я потянул руку к багажнику:
– Открой, я эти заберу. Если Латышу недодать, он на цистерну позвонит и заблокирует. Так что и смысла ехать нет.
– Нет смысла – так и не езжай. – Иван отбросил мою руку. – Из тебя, сука, этот окорок вырежу. Ходи теперь на Вилке да оборачивайся. Глазков-то у вас там нет. Озеро «Кричи-не-кричи». За вас, говнюков, и искать не будут. Ещё спасибо скажут. Попишу тебя, падлу, как…
Запрыгнул в машину и резко подал вперёд, перегородив дорогу нашему грузовику.
В глазах потемнело. Дёрнулся уже к кабине – давануть на стёртую широкую педаль, смять и сплющить бампером нашего могучего «Урала» Ванькину легковушку и…
Пока вернулся за Кубатовым-старшим, объяснялся с ним, а потом с перекошенным от злобы Ванькой, время вышло.
– Всё, уезжаю, маршрутник пищит, – позвонил Латыш. – Ты меня подвёл, а с меня тоже спрашивают. Больше не звони. Окей-привет.
– Окей-привет, – повторил я сдавленным голосом. Сердце пропустило удар. Передушить бы уродов.
– Разворачиваемся, Борис.
Чтобы проветрить голову после Кубатовых, я включил радио.
Не тво-ей, а тво-имНам каза-лось дво-им… —заныла транс-Дейна, словно из другой жизни. Алёне она нравилась.
Почему он сказал – «на Вилке»? Следит? Или браконь ерничает на Бобровом ручье? Или просто случайно видел, как я вытаскиваю лодку?
Мне стало не по себе; знает, на что давить.
Человек так устроен. Услышишь: «Вчера ты в семь часов был в кафе «Шоколадница» – и то неприятно. За тобой наблюдали, а ты об этом не знал – и настроение испорчено. А уж когда узнаёшь, что за тобой следили на озере Вилка, то по спине ползёт липкая тревога.