Страницы прошлого
Шрифт:
Были ли в этом спектакле подходящие исполнительницы для всех трех сестер? Да, были. И играли они в общем хорошо, хотя и по-разному хорошо.
В своих пьесах Чехов чрезвычайно редко, лишь в виде исключения, дает авторские ремарки, какими драматурги иногда характеризуют своих персонажей. Чехов предпочитает, чтобы это делали в разговоре другие персонажи. Так, о красоте Елены Андреевны Серебряковой говорит не авторская ремарка, а говорят дядя Ваня и Астров. О характере Аркадиной удивительно метко говорит Треплев.
Лишь очень редко, далеко не во всякой пьесе, Чехов дает кому-нибудь из персонажей ремарку в скобках, лаконическую, как стенографический знак, и почти всегда касающуюся внешности данного персонажа. Чехов умел видеть людей через их внешность и костюм. Общеизвестно, что, желая пояснить К.С.Станиславскому, в чем сущность Тригорина, Чехов говорил:
– У него же дырявые башмаки и брюки в клетку.
А пьесу «Три сестры» Чехов необычно для себя начинает с ремарки, касающейся костюма и внешних повадок всех трех сестер. Об Ирине - самой юной, имениннице, сказано, что она в белом
Мне не раз приходилось видеть актрис, игравших Машу нарядной, элегантной, в парикмахерской завивке. Почему-то все эти актрисы вызывали невыносимо-неприятную мысль о том, что Маша, может быть, еще и до Вершинина была в таких же отношениях с командиром прежней батареи, стоявшей в этом городе, как, возможно, будет у нее роман и с командиром той батареи, которая сменит вершининскую. А между тем зритель должен быть непоколебимо уверен в том, что Маша и Вершинин - чистые и нравственные люди, неспособные на пошлый адюльтер, что они сошлись потому, что полюбили друг друга, что до своей встречи они были одиноки и несчастливы, как снова станут одинокими и несчастливыми, когда расстанутся. Замечательно ярко воплощали это Маша - Книппер, Вершинин - Станиславский и Вершинин - Качалов. В первом действии Маша - Книппер была причесана гладко, без вычур, хотя и со вкусом, одета в черное, хотя и изящно. Со второго действия Книппер - Маша начинала чудесно расцветать; она в самом деле была «великолепная, чудная женщина», как говорит о ней Вершинин, ее движения действительно могли «сниться», так они были музыкальны, гармоничны, прекрасны, как она сама. В третьем действии - в бессловесном дуэте «Любви все возрасты покорны» - Книппер сияла красотой. Любовь между Машей и Вершининым была такая большая, настоящая, единственная, что зритель даже не замечал присутствия спящего Кулыгина в этой сцене. У тех же актрис, которые играли Машу модницей и щеголихой, эта сцена, происходившая в присутствии уснувшего мужа, отдавала каким-то неприятным пошловатым привкусом.
М.П.Васильчикову, конечно, даже отдаленно нельзя сравнивать с О.Л.Книппер-Чеховой, и не для такого сравнения приведено все сказанное выше. Но Васильчикова играла Машу в том же благородном и строгом ключе. Вряд ли ей далось это легко. Она привыкла играть эффектных кокеток, победительниц, светских львиц. Но она переломила и себе эти прежние навыки и в «Трех сестрах» играла очень просто и чисто. Прощание Маши с Вершининым, немое, трагическое, она проводила с большой силой.
Л.М.Добровольскому, игравшему Вершинина, не удалось освободиться от груза своего обычного амплуа в такой мере, как это сделала Васильчикова. В его игре, как всегда умной и интересной, все-таки нет-нет да проскальзывали элементы премьерства, привычка играть «красавцев».
Хороша была А.А.Лачинова в роли Ольги. Ее усталость, физическая и душевная, угнетенное сознание, что жизнь не удалась, что не дождаться ей, видно, замужества, о котором она так мечтает, возрастали с каждым действием. Очень мягко раскрывала Лачинова замечательную сердечную доброту Ольги, ее обаятельную деликатность и доброжелательство к людям.
Удалась и Е.В.Чарусской роль Ирины. На глазах у зрителя происходили правдивый рост и развитие образа. В начале совсем юная, расцветающая для радости, во втором действии уже слегка утомленная, Чарусская - Ирина давала в конце третьего действия страстный взрыв отчаяния, захватывающий зрителей. «О, боже мой, боже мой! Я все забыла, забыла… Я не помню, как по-итальянски окно или вот потолок… А жизнь уходит и никогда не вернется, никогда, никогда мы не уедем в Москву…» Наконец, в последнем действии Чарусская показывала Ирину уже погасшей, смирившейся. Она еще говорила, что уедет на завод, будет работать, но сама, видимо, не очень верила в это. В последнем разговоре с Тузенбахом перед его уходом она с безнадежностью говорила о запертом рояле своей души,- она уже и сама устала искать этот потерянный ключ.
С большим обаянием, искренностью играл С.И.Микулин барона Тузенбаха. Особенно удавалось ему прощание с Ириной перед дуэлью. Но, конечно, лишь сорок лет спустя раскрыл в этой сцене
«Т у з е н б а х. Я не спал всю ночь. В моей жизни нет ничего такого страшного, что могло бы испугать меня, и только этот потерянный ключ терзает мою душу, не дает мне спать… Скажи мне что-нибудь. (Пауза.) Скажи мне что-нибудь…»
Если бы Ирина сказала Тузенбаху хоть слово, подающее надежду дождаться когда-нибудь от нее ответного чувства, он ушел бы счастливый, и Соленый не убил бы его. Но он ушел разбитый тщетными усилиями достучаться до сердца Ирины, ушел заранее побежденный - и погиб.
Очень мягко играл Андрея Прозорова Плотников, актер большой искренности, с прекрасным голосом. Драму Андрея, опустившегося под влиянием неудачной женитьбы, он передавал сдержанно и вместе с тем неумолимо правдиво. Очень показательно для правильности созданного им образа было то, что появление его в последнем действии с детской колясочкой не вызывало в зрительном зале смешков, что я не раз наблюдала а спектаклях некоторых театров.
В виленском спектакле «Три сестры» не было ни одного актерски неудачного пятна, какие бывали часто в других постановках. Можно было опасаться за роли Кулыгина и Наташи,- они могли потянуть провинциальных актеров на комикование. Однако обе роли были сыграны с настоящим правильным чувством художественной меры. Борисов - Кулыгин вызывал не смех, какой исторгает у зрителя карикатура (эту роль ведь часто играли именно так), а улыбку. Чехов написал Кулыгина с исключительной справедливостью и беспристрастием, не утаив его слабостей и недостатков, но и не скрыв несомненных достоинств этого человека. Да, Кулыгин - учитель-чинуша, человек с мышиным кругозором «от сих» и «до сих», как задаваемые им уроки. Но и в этом своем качестве Кулыгин не является фигурой, заслуживающей морального осуждения и отвержения, он - просто один из многих описанных Чеховым не злых, не неприятных чудаков. И если бы Кулыгин не был мужем Маши, прекрасной Маши, которая заслуживала лучшей жизни, лучшей судьбы, зритель относился бы к нему даже доброжелательно. Но и как муж Маши Кулыгин заслуживает уважения: его отношение к жене, полюбившей другого, далеко выходит за рамки «от сих» и «до сих», что по-настоящему человечно и благородно. Таким и играл Кулыгина Борисов.
Как ни странно, роль Наташи, такую, на первый взгляд, легкую и простую «роль-пулю», как говорят актеры, не всегда играют хорошо. Часто в этой роли актриса теряет чувство меры и чрезмерно педалирует на мещанство и хамство Наташи. Это получается грубо иногда даже у хороших актрис, а главное, вызывает ненужный смех зрителей. В этом смехе смягчается, растворяется законное чувство Неприязни к Наташе. Наташа не должна быть смешна, как не может быть для нас смешон человек, мучающий хороших, достойных людей. По самому своему существу Наташа отвратительна, как гаршинская жаба: она «слопала» жизнь Андрея Прозорова, она внесла в дом Прозоровых грязь своего «романчика с Протопоповым». Внешне она льстива с сестрами Андрея, но не пропускает ни одного случая обмануть их, ввести в невыгодную сделку. Вспомним, как цинично выживает она Ирину в худшую комнату, вспомним сцену отвратительной грубости Наташи в отношении старухи-няни. Последний акт, где все хорошие люди несчастливы, и одна только Наташа благоденствует, развлекая своего любовника Протопопова фортепианной «Молитвой девы»,- это апофеоз торжествующего мещанства, почти символический. Такова Наташа у Чехова, и ее трудно играть. Молодая виленская актриса Андреева в роли Наташи нигде не впадала в водевиль или карикатуру. Она была естественной мещаночкой в первом действии, она играла дальнейшие фазы махрового расцвета Наташиной грубости так, словно она и не догадывалась о том, что Наташа тупая и злобная хамка, как и сама Наташа не знает, что она отвратительна. И льстивые слова в адрес «начальницы» Ольги так же естественно переходили в визгливый окрик: «Зачем здесь на скамье валяется вилка, я спрашиваю?», как органически переплетается это в душе Наташи.
Удачей этого сезона (1901/02) была постановка пьесы С.Найденова «Дети Ванюшина», конечно, неизмеримо более слабой. Роли в ней разошлись в труппе хорошо, словно сшитые по мерке. Очень сильное впечатление производил в роли старика Ванюшина А.П.Смирнов. Грозный вначале, дрогнувший под напором жизни в сцене объяснения с Алексеем и после нее, дошедший до отчаяния в конце, но все же суровый, не впадающий ни на минуту в сентиментальность,- таким играл Ванюшина Смирнов. На выразительном круглом лице его последовательно отражалось осознание Ванюшиным глубокого неблагополучия в его семье. С ужасом убеждался он в том, что, сохранив внешнюю домостроевскую дисциплину, он проглядел глубокий семейный распад, ложь, развращенность, воровство, крушение авторитета старших, утративших общий язык с младшими. Очень трогательна была Е.А.Алексеева в своей бессильной преданности детям, в боязливой ласковой заботе о грозном муже, в своей боли за всех членов семьи. Острые, четкие, запоминающиеся образы вылепили все актеры, игравшие детей Ванюшиных: бездушный и себялюбивый Константин - Жуковский, Людмила - Лачинова, Катя - Чарусская, Аня - Кварталова. Очень хорош был С.И.Микулин в роли Алеши. Гимназист, юноша, едва вышедший из подростков, ребячески пылкий и правдивый, умный, чуткий и нежный, но скрывающий эту нежность под наигранной грубостью, страдающий от своего одиночества в большой семье,- все это Микулин передавал горячо, страстно. Зрители следили за ним с волнением. Даже такая рискованная в провинциальном театре тех лет сцена, где старик Ванюшин яростно запускает в Алешу разливательной ложкой,- деталь, способная вызвать у части зрителей смех,- проходила в напряженной, мертвой тишине.