Странник
Шрифт:
Ты поможешь соединению Света и Сияния, когда тебя выберет одна из дочерей ятуго. Ты готов?
– Да.
– Будет так. Не бойся, у той, что тебя изберет, не будет первой боли. При рождении Летней Луны те, что были избраны стать невестами Солнца, сорвали молодые побеги бамбука и сами причинили себе первую боль. Ничто не должно омрачать Сияние Летней Луны. Ничто не омрачит его. Теперь – иди в круг.
Девушка замолчала, потом добавила:
– Ты будешь очарован. Это единственная ночь в году, когда чувственность женщины не знает преград. Это единственная ночь в году, когда сила мужчины не ведает насыщения. Соединение Света и Сияния... Некоторым не дано испытать этого никогда. Ты счастлив. Иди.
Огонь вспыхнул сразу. Он лизнул фиолетовое небо алыми языками, звук барабанов сделался приглушенным, все покинули площадку у Большого костра, а на нее вышли мужчины в таких же, как Данилов, белых одеяниях.
Девушки появились из-за полога леса. Они были юны и совершенны. На них были полупрозрачные туники, на ногах позванивали браслеты, и у каждой на шее тяжело переливалась каменьями золотая цепь.
Олег увидел ее. Она была грациозной, как гибкий тростник, ее кожа в свете мечущегося пламени отливала охрой и золотом, ее волосы волнами сбегали по плечам водопадом, и полураскрытые губы что-то шептали, и черные глаза сияли восторгом ночи... И он забыл обо всем на свете и желал лишь одного: чтобы эта девушка остановилась рядом.
И она остановилась. Заглянула в его глаза, улыбнулась неуверенно, совсем по-детски, спросила нежно:
– Нагронэ?
Он молчал. И только улыбался зачарованно, словно был в сказке.
– Нагронэ антеии? – снова спросила девушка, голос ее дрогнул предательски, а огромные глаза наполнились слезами.
Он не знал, что нужно делать. Но сделал именно это: протянул ей руку. Лицо девушки осветилось улыбкой, она сняла с себя золотую цепь и надела Олегу на шею; потом подала ему узенькую ладонь и, сияющая, повела вдоль пляжа, туда, где кончался круг кострового света и начиналось господство Луны.
Шли, пока костер не остался далеко позади. Берег устилали сухие травы.
Девушка остановилась, повернулась к нему, показала на себя пальцем, спросила:
– Антеии галааро?
Олег ее понял. И произнес единственное знакомое ему имя:
– Наоми.
Лицо девушки осветилось улыбкой, она повторила шепотом:
– Наоми.
Движение – и ее белоснежная туника кольцом упала у ног. Она отступила на шаг, подняла руки, разметала волосы, провела ладонями вдоль бедер, повернулась, давая рассмотреть себя, подняла взгляд, махнув длинными ресницами; румянец густо проступил на щеках, словно лак – на драгоценном античном сосуде... А потом потянулась к нему, развязала несложный узел, что держал его хитон, Олег провел руками по ее упругой спине, девушка выгнулась, застонала, прильнула...
...Ночь длилась бесконечно. Теплые потоки остывающей земли уносили их в лунное сияние, и они поднимались все выше и выше, туда, где царствовали звезды и где не было никого, кроме них... Они вдыхали делавшийся ледяным воздух, их тела кололо тысячами иголочек, а потом вдруг низвергало горячей волной вниз, на прибрежие океана, и купало в струях неземного, волшебного света, и они парили невесомо – и над волнами, и над скалами, и над всею землею... А вскоре новый восходящий поток увлекал их вверх, и они снова падали и снова – замирали в сладком изнеможении среди ароматов трав, неведомых ночных цветов и океана, бескрайнего, как жизнь... И ночь длилась бесконечно.
...Олег проснулся, когда солнце уже взошло. Он чувствовал себя отдохнувшим, хотя они уснули, когда пропали и луна, и звезды, а над океаном пламенело зарево восхода, и солнце поднималось все выше, выжигая лазурную синеву утреннего неба. Наоми нигде не было. Олегу даже показалось, что ее и не могло быть – слишком все происшедшее походило на сказку или сон. Но тяжелая золотая цепь на шее говорила об обратном. Олег сидел и довольно бессмысленно улыбался. Он сидел нагим у бескрайнего океана, и спокойствие, пришедшее вчера, никуда не делось. Пропало время, пропали события, и он, оставшись наедине с настоящим, радовался как ребенок, не думая ни о будущем, ни о прошлом. Пропал и сам океан: ночью он ластился у ног, влекомый сиянием луны, а сейчас было время отлива и он отступил. Кромка прибоя лишь угадывалась в дальней дали.
Океан, косматый и сонный, Отыскав надежный упор. Тупо терся губой зеленой О подножие Лунных гор. И над ним стеною отвесной Разбежалась и замерла, Упираясь в купол небесный, Аметистовая скала. [26]Эти строки пришли на память сами собой. И вместе с ними пришло понимание: ночью была сказка, а всякую сказку важно вовремя закончить. И – не искать повторений: повторениями можно лишь все испортить. Лучше пусть все останется так, как есть: искренняя девчонка, сияющая луна, и океан, безмерный, как грядущее.
Олег набросил измятый хитон и побрел по берегу этаким Диогеном. По правде, ему не очень-то хотелось возвращаться в мир. Но мир, как и любой из живущих в нем людей, не терпит пренебрежения к себе. И – наказывает: нищетой, тоскою и одиночеством.
От костров остались головешки. Но сама поляна была прибранной, и кострище Большого огня еще дымилось... Оставленное до будущего лета и золотой Луны, оно дарило живущим надежду, что в мире повторяется не только плохое, но и волшебное, нежное, чарующее, что в нем возможно любое чудо, даже такое невероятное, как любовь.
Глава 67
Девушка, ожидавшая в рощице, подошла к Данилову; это была та самая, что провожала его накануне на поляну.
– Здравствуй, – сказала она.
– А где...
– Ты ее никогда не встретишь. Ночь кончилась. Пойдем. Тебе нужна твоя одежда, чтобы ты мог вернуться в твой мир.
– В мой мир?
– Да. Каждый должен жить в своем мире.
В хижину под пальмовыми листьями он вошел один. Оставил на лежаке хитон и золотую цепь. Вышел. Странно, но на душе у него было ясно: ни тоски, ни разочарования, ни жажды повторения.
– Все истинно прекрасное случается в жизни лишь раз, – произнесла девушка, словно угадав его мысли. – И повторений не бывает. Но ты – счастлив. Ты любишь всех, кого любил когда-то. И тем – искренен. Искренность к самому себе дает проницательность. Ты сможешь сам найти ту, которую ищешь.
Она протянула Данилову ладонь. На ней матово сиял перстень из самородного золота, украшенный рубиновым кабошоном – словно каплей запекшейся крови.
– Ты можешь его носить или хранить. Но нельзя продавать, обменивать.