Странники войны
Шрифт:
— Неужели это Провидение? — все еще не верил своему чудесному спасению Великий Зомби.
— Всего лишь небольшая отсрочка казни. Очень скоро ты пожалеешь, что не погиб сегодня. Становиться на край рва во второй раз будет еще страшнее. Потому что слишком уверуешь в свое спасение.
Скорцени приблизился ко рву и, задумчиво поскребывая пальцами скулу, осмотрел лежащие вповалку тела расстрелянных, как хозяин — труды своих порядком обленившихся работников.
— Почему этого не расстреляли, Гольвег? — ткнул стволом пистолета в сторону смертельно побледневшего Зомбарта, оказавшегося теперь в треугольнике между двумя эсэсовцами и могилой.
— Он и так уже мертв.
— Это существенно. И все же?..
— Осечка, господин штурмбаннфюрер.
Скорцени поморщился.
— Не понял.
— Лично расстреливал. Осечка.
— Что, действительно стреляли?
— В затылок, — зло процедил Гольвег. — Не сдержался.
Поняв, что он не блефует, Скорцени мстительно рассмеялся. И на миг Гольвег представил себе, каким зловещим был бы этот смех, если бы пистолет не подвел его и Зомбарт оказался бы в могиле вместе со всеми. Это уже был бы не смех разгневанного командира, а скрежет гильотины.
— В самом деле осечка? Унтерштурмфюрер Зомбарт.
Тот затравленно посмотрел на Гольвега, затем на Скорцени и, не в силах произнести что-либо членораздельное, боясь вспугнуть своего робкого ангела-хранителя, все еще витавшего над этой могилой, утвердительно кивнул.
— Лихой вы парень, Гольвег. Я всегда считал, что если вас что-либо и погубит, так это ваш необузданный фатализм. Стреляться на спор не пробовали? Подобно русским белогвардейским офицерам из окружения генерала Краснова, которые время от времени собираются у госпожи Корсаковской, чтобы устраивать себе револьверно-ностальгическую русскую рулетку?
Мне еще представится такая возможность, — потупил взор гаупт-пггурмфюрер.
— И все же... Так, ради истины... Почему не расстреляли? Коль уж решились.
— Дважды не расстреливают. По традиции. Придется отдать его в руки правосудия.
— Которое очень правильно рассудит, приговорив вас, Зомбарт, к повешению на одном из временно освободившихся крюков тюрьмы Плетцензее, где нашли свою гибель десятки других заговорщиков.
Скорцени прогнал охранников, Гольвегу тоже приказал идти к машинам и остался наедине с Имперской Тенью.
— То, что с вами происходило здесь, Зомбарт, похоже на ловко подстроенный спектакль. На самом же деле, как вы только что поняли, чуть было не произошла одна из тех трагических ошибок, которые очень по душе Сатане и исправлять которые не под силу даже Главному управлению имперской безопасности.
— Увезите меня отсюда, господин штурмбаннфюрер, взмолился Великий Зомби. — Увезите же!..
Выхватив пистолет, Скорцени милостиво добил одного из агонизировавших казненных и покачал головой: дескать, работнички чертовы, расстрелять по-человечески — и то не умеют.
— Но теперь подробности всей этой истории вас уже не касаются, — голос обер-диверсанта стал жестким, заставляющим вздрагивать после каждого слова. — Вас они, унтерштурмфюрер Зомбарт, уже не должны ни разочаровывать, ни утешать. Вам судьбой велено быть Имперской Тенью. Это столь же почетно, как и ответственно. Поэтому еще раз загляните в этот ров. Что вы пялитесь на меня, Зомбарт? Я сказал: подойдите к краю рва и еще раз всмотритесь в этот апофеоз мученичества. Это ваша могила. Да-да, ваша могила, унтерштурмфюрер. Вы уже там, среди всех этих несчастных на земле, но блаженствующих в раю. Унтерштурмфюрер Зомбарт казнен. Через несколько минут он будет погребен вместе с остальными. Его, Зомбарта, больше не существует. Ваша душа переселилась в двойника фюрера, в его Имперскую Тень. Если хотите, в самого фюрера. Вы поняли меня, Имперская Тень?
— П-понял, — все еще затравленно подтвердил унтерштурмфюрер.
— Ни черта вы не поняли! Я сказал, что Зомбарт остался в этой могиле. А вы — Имперская Тень фюрера. Вы — зомби, готовый заменить фюрера где угодно: в его автомобиле, на улице, во время встречи с берлинцами. На трибуне, с которой будете обращаться с речью к фронтовикам. В беседе с иностранными дипломатами или на совещании генералитета в бункере полевой ставки. Этот расстрел — последний звонок из ада. Если вы не прислушаетесь к его зову и не сумеете...
— Я сумею, господин штурмбаннфюрер, — осмелился прервать его Зомбарт. — Теперь-то уж я сумею.
— И никаких псалмопений по этому поводу, никаких псалмопений!
Скорцени умиленно прокашлялся, повертел в руке пистолет, всем своим видом показывая, что весьма сожалеет по поводу его ненужности, и, спрятав оружие в кобуру, критически осмотрел внешний вид Имперской Тени, словно прямо отсюда хотел доставить его в рейхсканцелярию.
— Все эсэсовцы, ставшие свидетелями вашей казни, тотчас же будут отправлены на фронт. При том условии, что даже на страшном суде они не сумеют вспомнить никаких подробностей нынешней акции. Все остальные люди, которые знали вас, тоже исчезнут. — Он благоговейно взглянул на проносившиеся над рвом-могилой по-осеннему низкие голубовато-свинцовые облака. — Отныне о вашем существовании будем знать только я и Гольвег. Да еще какое-то время доктор Брофман. Кстати, вы ничего не имеете против доктора Броф-мана? — поинтересовался первый диверсант рейха, указывая на стоявший чуть поодаль «мерседес», куда Зомбарту надлежало идти.
— Нет, — пожал плечами Зомбарт.
— Он вас не раздражает?
— Нет.
— Так не раздражайте же и меня, Зомбарт, дьявол меня расстреляй. И постигайте эту странную науку — быть тем, кем вам предназначено. Постигайте, постигайте. И никаких псалмопений по этому поводу, Зомбарт, никаких... псалмопений!
— Господи, вот кому бы стать фюрером, — молвил слегка окрепшим голосом Зомбарт.
— Кого вы имеете в виду?
— Вас. Даже не пришлось бы играть его, перевоплощаться. Будь вы фюрером, вся Германия боготворила бы вас. Боготворила и трепетала
— Главное, чтобы трепетала. Это меня больше устраивает, — признал штурмбаннфюрер. — Как говаривал в таких случаях Гай Цезарь Калигула: «Пусть ненавидят* лишь бы боялись!» Вы имеете что-либо против Калигулы, Имперская Тень?
— С чего вдруг? — с трудом постигал все причуды мышления своего патрона.
— Он вас не раздражает?
— Калигула?!
— Причем здесь Калигула? Что вам все время хочется ввести меня в блуд античных распрей? Я спрашиваю о Скорцени. Он вас не раздражает?