Странники войны
Шрифт:
— Эти трое — офицеры. Один из них все еще находится в Италии, в окружении обергруппенфюрера Карла Вольфа. Второй — в «Регенвурмлагере», третий — в штабе Роммеля.
— Так я получу их имена? — кончилось терпение Скорцени.
— Завтра же.
— Простите меня, господин рейхсфюрер, но хотелось бы, чтобы впредь я получал всю необходимую информацию. Иначе крайне трудно будет ориентироваться в ситуации, а я этого не терплю. Когда мне в чем-то не доверяют, но при этом требуют действовать, я начинаю допускать неисправимые ошибки, избавляясь порой не от того человека, избавления от которого от меня ожидают. — В словах
— Имена и точные адреса службы этих троих вы получите завтра, в Берлине, — подтвердил он. — Имя начальника охраны — на следующий день после того, как количество посвященных уменьшится ровно на троих. Хотя, подчеркиваю, наиболее точные сведения и даже карты имеются только у оберштурмбаннфюрера...
— Почему не у вас?
— Возникли трудности.
— Узнав о скоропостижной гибели на фронтах могильщиков клада, оберштурмбаннфюрер предпочел скрыться в одной из соседних стран?
— Нет. И, как вы понимаете, мы не заинтересованы в исчезновении этого офицера. Никакая карта не способна донести приметы, которые запомнил сам хранитель сокровищ. Кстати, давайте пока что называть оберштурмбаннфюрера именно так — Хранитель.
— Точное определение, дьявол меня расстреляй.
— Тем более что я не уверен... — Гиммлер выдержал паузу и оглянулся, нет ли поблизости адъютанта, —...что карта соответствует действительности.
— Так чей это человек: ваш или Роммеля?
— Я не почувствовал, чтобы на этой почве между мной и фельдмаршалом возникло противоборство.
— Оно возникнет, как только придет время охоты на клад.
— В этом-то и вся суть. Хранитель был моим человеком. Но владельцем клада считает себя Роммель. Очевидно, это накладывает свою печать и на поведение оберштурмбаннфюрера.
— Который давно возомнил себя единственным по-настоящему реальным хозяином сокровищ.
— Допускаю, штурмбаннфюрер.
— Подумайте над тем, что вы только что услышали. В Берлине мы еще вернемся к этому разговору. Прекрасный вечерний пейзаж, не правда ли? — без всякого перехода сменил тему Гиммлер. И с фальшивой восторженностью, жестом провинциального актера обвел рукой пространство вокруг себя.
— Во всяком случае это еще не гибель Помпеи. Что всегда вселяет надежду.
— В Берлине, Скорцени, в Берлине... — подтвердил рейхсфюрер, словно опасался, что Скорцени удастся спровоцировать его на продолжение разговора. Ибо «первый диверсант рейха» так и не смог понять, что удерживало Гиммлера от полной откровенности.
36
Бригаденфюрер не стал дожидаться, пока Скорцени удостоит визитом, и сам постучался в его номер. «Первый диверсант рейха» лежал в глубоком кресле, разбросав ноги в запыленных сапогах по персидскому ковру и безвольно свесив руки с подлокотников. Это была поза человека, исчерпавшего все жизненные ресурсы и теперь безропотно дожидавшегося судного часа — ничего уже от этой жизни не требуя, ни на что не претендуя.
Увидев в проеме двери генерала, он даже не приподнял голову, а лишь исподлобья взглянул на него, как на вечернее привидение, и продолжал молча ждать — то ли реакции бригаденфюрера, то ли гласа божьего.
Возможно, фон Риттер и позволил бы себе кое-что заметить по поводу столь непочтительного отношения младшего по чину, но в это время едва слышимый раньше гул начал вдруг нарастать, задребезжали стекла, содрогнулись стены, ходуном заходили стол и кресла, и хотя ни одного взрыва пока не прозвучало, оба офицера чувствовали себя так, словно оказались лежащими между шпалами, под днищем громадного локомотива.
— Теперь они надвигаются целыми армадами, — глухо молвил фон Риттер, и лишь безмятежное спокойствие Скорцени не позволило ему тотчас же метнуться в коридор отеля, почти полностью заселенного сегодня военными, где уже грохотали подковами сотни ног и кто-то простуженно командовал: «В бомбоубежище, господа! Все в бомбоубежище! Оно прямо под отелем!» — Обратите внимание, как вызывающе низко они идут. Словно хотят сокрушить город ревом своих двигателей.
— Воздушные легионы римлян. Чувство превосходства, которое мы постепенно утрачиваем. И нет смысла упрекать в этом врагов.
— Геринга — тоже? Или, может быть, воздушный флот рейха остался только в мифах?
Бомбардировщики накатывались волна за волной, под заунывный вой сирен и приглушенное тявканье зениток. Однако ни одного взрыва так и не прозвучало. Как будто между армадой ночных «москито» и зенитчиками существовал негласный сговор: «Мы на вас ни одной бомбы, вы — ни одного снаряда нам в брюхо». И в том, что англичане так и не сбросили на город ни одной бомбы, не выпустили по нему ни одного снаряда, Скорцени почудилось нечто оскорбительное. Слишком незначительной была цель, слишком откровенным презрение: «Посидите, дойдет и до вас».
— То, от чего мы почти отвыкли в своей рейх-Атлантиде, — проговорил Риттер, снимая фуражку и вытирая обильный пот, заливавший весь его иссиня выбритый череп.
— Возможно, они только и ждут, пока мы начнем окончательно зарываться в землю, как кроты, — ответил Скорцени, лишь сейчас, когда ушло на восток последнее звено бомбардировщиков, неохотно выбираясь из кресла. — Уступив им не только небо Германии, но и ее земли. Как вы, господин бригаденфюрер, оцениваете такую перспективу, уже оттуда, из-под земли, гладя на наши небеса?
— Я не стал бы рассматривать факт появления подземного рейха только лишь как свидетельство нашего поражения. В нем есть и величие духа. Он войдет в историю Германии как одно из величественнейших й таинственнейших сооружений, по замыслу и значению равное египетским пирамидам.
— Будем надеяться, что, заслышав небесное пение «москито», официанты местного ресторанчика не покинули свое заведение на произвол судьбы, — не стал полемизировать с ним Скорцени. Он слишком хорошо знал, что величие творений рук человеческих во многих случаях прямо пропорционально низменности человеческих замыслов и амбиций.
К удивлению обоих, ресторан продолжал жить своей не столь уж скудной, по военным представлениям, жизнью. Несколько основательно подвыпивших офицеров продолжали наслаждаться всеми прелестями тылового бытия, лаская кто бокал, а кто — уже и вечернюю спутницу. Официанты все еще с опаской посматривали на потолок, что, однако, не помешало им вовремя заметить важных посетителей и усадить их за столик у небольшой эстрадки, на которой тут же — очевидно, узнав, что в зале появился генерал СС — возникли скрипач и аккордеонист.