Странный генерал
Шрифт:
– Уже заранее настраиваетесь этак?
Петр было усмехнулся, потом сказал очень серьезно:
– Без этих… фокусов, Иван Николаевич, без самовольничанья. Ну, счастливо вам! Двинулись, Каамо. – Он легко вскочил в потертое, лоснящееся седло.
Противник начал накатываться с южных склонов Витватерсранда, нацеливаясь на Преторию, еще 4 июня. Передовые брандвахты ковалевского коммандо обстреляли его и отошли, стальных гостинцев наступавшим добавили артиллеристы,
На рассвете 5-го Петр был уже на ногах. Свою палатку на эту ночь он ставить не разрешил и спал с товарищами на позиции, привычно завернувшись в карос. К утру, правда, он продрог, и баклага горячего кофе, которую раздобыл где-то Каамо, пришлась очень кстати.
Лишь отогревшись полудюжиной добрых глотков, он с подозрением глянул в довольную физиономию дружка:
– Ка, а где ты это раздобыл?
– Там, в нашем лагере.
Петр чуть не подскочил:
– Они все еще там? Антонис! Мемлинг! Скачи к обозу и самыми последними словами обругай своего любезного дядюшку. Ведь мы же с ним договорились, чтобы к утру не оставалось ни одного фургона!
– Ну да! – Антонис поручением был явно недоволен.
– Питер, ты что, не знаешь – Мемлинги, они все такие, – добродушно съязвил кто-то из буров.
– Какие – такие? – заворчал Антонис. – Мемлинги всегда держат слово. Раз дядюшка обещал, я уверен, фургонов там уже нет. Каамо, ты чего-то врешь.
– Я не вру, и вы не врете. Когда я уезжал оттуда, они все уже собрались в путь.
Снизу на высотку поднимался Дмитрий Бороздин. Он слышал перебранку и, подходя, успокоил спорящих:
– Лагерь снялся. Я проводил их.
– «Их»! – подхватил остряк Ланге. – Он проводил «их». Вы слышали? Я думал, у него одна жена, а он… Сколько же «их» у тебя, Дик?
– Одна жена и двенадцать быков, – не очень уклюже поддержал Дмитрий шутейный разговор.
На лицах появились улыбки. Люди придвигались поближе. Сейчас этот Ланге отмочит какую-нибудь штучку, его хоть не корми – дай побалагурить да поскалить зубы. Что ж, война любит шутку. Нельзя жить только с насупленными бровями, от этого бывает несварение желудка.
– Эге, – сказал Ланге, – тут стоит разобраться поподробнее. – Он явно завлекал слушателей, готовя им какой-то сюрприз.
– Ну, берегись, Дик, – вздохнул Антонис Мемлинг. – Я всегда говорил: на шуточки Ланге лучше не отвечать. Вот ты ввязался и теперь выкручивайся.
– Один верзила уже переживает за второго, – подмигнул балагур слушателям.
В это время раздался свист: сторожевые посты предупреждали об опасности.
– Коммандант, они сейчас начнут! – тревожно крикнул из-за камня на высотке молодой Брюгель.
Буры вскочили. Команду «по местам» подавать было не нужно. Недаром говорится: в бою каждый бур – себе офицер.
Петр выбежал на высотку как раз в тот момент, когда раздались первые английские залпы. Стреляли, как и нужно было ожидать, из-за ближней гряды невысоких пологих холмов; там, видимо, скопилась и пехота. Снаряды падали беспорядочно и неточно. Буры не отвечали.
Это был еще не бой – только неуверенно разыгрываемая увертюра к нему, но уже возникало где-то внутри, подсознательно, не подчиненное существу Петра, а всецело подчиняющее себе его самого особое чувство боя. Оно было одновременно и жарким, и холодным, оно, казалось, концентрировало всего Петра в некий маленький, туго сжатый сгусток энергии и в то же время как бы множило его, делая стоглазым и стоухим. Петр за месяцы войны уже привык к этому чувству и уверовал в него, зная, что оно-то не подведет.
Нервное его напряжение накалялось, это было хорошее, мобилизующее, именно боевое напряжение. Сегодня, однако, что-то беспокойное, тоскливо-тревожное, мешающее ему поселилось внутри, только он не мог, да и не пытался разобраться в том, что это такое и откуда.
Шквал снарядных разрывов вокруг нарастал, с минуты на минуту нужно было ждать атаки, и Петр поглядывал на своих артиллеристов и на весельчака Ланге, который в ожидании грозной минуты нетерпеливо пощелкивал затвором пулемета. Пулеметы в последних сражениях употреблялись не часто: англичане неохотно вводили их из-за того, что цепи буров были слишком редки, а буры просто экономили патроны. О патронах же подумал сейчас и Петр и, хотя обо всем заранее договаривался с Ланге, резко свистнул, привлекая его внимание, и, когда тот обернулся, погрозил пальцем, напоминая: без особой надобности не стрелять.
В тот же момент каким-то вторым, третьим или – кто там его разберет! – двадцать пятым зрением он заметил торопливо перебегающую меж кустов Беллу.
– Стой! – закричал он, и она испуганно присела. – Ты откуда взялась? Где обоз?
– А? – Канонада оглушила ее.
К Белле уже бежал Дмитрий. Они приблизились к ней одновременно. Белла сделала жалостливое лицо и, прикидываясь смиренной, просила не бранить ее. Конечно, из обоза она сбежала. Если бы сразу осталась – они ее немедленно прогнали бы обратно. А сейчас куда прогонят?
Петр рассвирепел, что случалось с ним редко. Лоб у него побледнел, он сказал жестко сквозь зубы:
– А вот прогоню. И Дмитрия не послушаю – прогоню. Война – это вам не хаханьки и не бабские штучки!
Белла тоже побледнела.
– Не смей! – крикнула она. – Разве я «хаханьки» и «штучки»? Или ты меня первый день знаешь?
– Все равно, – чуть отходя душой, нахмурился Петр. – Сказано ехать, надо было ехать… Фу, черт, поговорить не дадут! – обозлился он на английские снаряды.
Вдруг резко и всполошно ударили, зачастили винтовочные выстрелы. Раскатисто ухнула ближняя из бурских батарей.
– А, бог с вами, разбирайтесь тут! – Петр бросился на гребень высотки.
Дмитрий долго смотрел в милое лицо. Белла тихо улыбнулась.
– Зачем же это ты, Беленькая? – ласково и грустно сказал он.
Белла придвинулась к нему.
– Я не хочу без тебя, не могу без тебя. – Она уткнулась головой в его грудь и шепнула русское: – Ми-тя… Ведь ты у меня один.