Странствия Франца Штернбальда

Тик Людвиг

Я искал знакомства с нею, скрывая свое имя. Она была благосклонна к моим желаниям, я был наверху блаженства. Какой нищей казалась мне прошлая моя жизнь! Я отрекся от всего, к чему влекло меня прежде. День нашей свадьбы был уже назначен.

Дорогие мои друзья, я не в силах описать вам ту удивительную перемену, которая произошла со мною, я и сам ее не понимаю! Верное счастье мое было передо мною, но я был прикован к этому счастью цепями: я словно бы стоял на якоре в тихой гавани и видел, как с корабля моего снимают мачту с парусами, чтобы навеки удержать меня здесь — и только здесь!

«О сладостная охота путешествовать! — сказал я самому себе, — загадочные дали, теперь я распрощаюсь с вами, обретя взамен родину! О вы, перелетные птицы, ты, ласточка, со своими приятными песнями, ты, жаворонок, с твоими попутными трелями, не маните меня больше в дальний путь, ибо напрасным будет ваш зов. Не глянут больше на меня сверкающими окнами чужие города и села, и я не спрошу себя: что за женская фигура, прячась за занавесями, встречает взглядом мое приближение? Теперь при виде незнакомого прелестного личика я не имею права подумать: мы еще познакомимся поближе, быть может, эта грудь будет покоиться на моей, эти губки узнают мои поцелуи».

Душу мою притягивала то домашняя жизнь, то загадочная чужбина; я стоял между ними и не знал, что выбрать. Я желал бы, чтоб графиня меньше любила меня, чтобы другой вытеснил

меня из ее сердца, тогда я покинул бы ее в гневе и отчаянии и стал бы снова бродить по свету, ища в горах и долах бодрый живительный дух, что оставил меня. Но она привязалась ко мне со всем пылом первой любви, она считала минуты, которые провел я не с нею: она пеняла мне за мою холодность. Никогда еще не был я так любим, и полнота моего счастья ошеломила меня. С тоской глядел я вслед всякому путнику, проходившему мимо по дороге. «Сколь счастлив ты, — говорил я, — что ищешь свое неверное счастье — а я свое уже нашел!»

Я поехал покататься верхом, чтобы собраться с мыслями. Наедине с собой я корил себя за неблагодарность. «Чего еще хочешь ты в этом мире, как не любви? — говорил я самому себе. — И вот она твоя, так будь же доволен, не ищи больше ничего, ибо завоевать большее невозможно: о чем ты мечтал со всей страстью души одинокими вечерами, за чем ты гонялся по дубравам, о чем пели тебе горные реки, это несказанное счастье дано тебе, оно воистину твое, ты встретил ту, кого искал на всем белом свете».

Отчего же вид деревень с их маленькими домишками столь странно воздействовал на мою душу, что всякая родина стала казаться мне тесными пределами, ограничивающими мою свободу? В час, когда вечерняя заря светила над миром, я проезжал мимо приземистого крестьянского домика, во дворе был колодец, перед ним стояла девушка, она наклонилась, чтобы поднять ведро с водой. Я придержал коня, она взглянула на меня снизу вверх, тугой лиф обхватил прекрасную полную грудь, с точностью передавая подлинные ее очертания. «Кто она? — спросил я себя. — Почему смотрела на меня?» Я поздоровался, она ответила и улыбнулась. Я тронул коня и поспешил скрыться в сумраке леса; когда навстречу мне засияли огни замка, сердце мое колотилось, как будто я скачу навстречу смерти. «Она ждет меня, — говорил я себе. — Она любовно приготовила ужин, она заботливо спросит, не устал ли я, и захочет отереть мне лоб. Нет, я люблю ее, — воскликнул я, — люблю так же, как она меня».

Ночью я слышал журчанье горных ручьев, ветер шумел в листве, луна всходила и заходила — все, вся природа была в свободном и прихотливом движении, лишь я один томился в оковах. Еще не встала заря, как я уже снова скакал по деревне, и случаю было угодно, чтобы та же девушка снова стояла у колодца: я был не в силах более совладать с собой. Я спешился, она была совсем одна, она с таким дружелюбием отвечала на все мои вопросы, впервые в жизни я был робок, говоря с женщиной, я корил себя, я говорил сам не знаю что. У входа в дом была густая беседка, мы сели, прекраснейшие голубые глаза смотрели на меня, я не мог противостоять этим свежим губам, как бы приглашавшим к поцелую, она не была ко мне сурова, и я забыл о времени. В задумчивости возвращался я в замок, теперь мне было ясно, что в этих замкнутых пределах, в браке с прекрасной графиней я не буду счастлив. Я часто смеялся над тем, что, дескать, меняясь кольцами, люди лишаются свободы, и только теперь понял я смысл этого речения. Я избегал графиню, но красота ее снова привлекала меня, и я презирал себя за то, что никак не могу принять окончательное решение. Между тем день свадьбы был уже совсем близок, невеста моя делала всякие приготовления, только и разговору было, что о нашем будущем устройстве; и при каждом слове сердце мое начинало биться.

Рассказывают, что перед последней бедой Марку Антонию слышались странные звуки, словно бы звуки музыкальных инструментов — это прощался с ним его божественный покровитель Геркулес {47} ; так и я в каждой песне жаворонка, в каждом звуке трубы или другого инструмента слышал скорбные звуки, которыми прощалось со мною счастье. Беседка с зеленым сумраком, голубые глаза, полная грудь не шли у меня из ума. Я решился. «Нет, Лудовико, — воскликнул я, — я не изменю тебе, вернувшись, ты не застанешь меня в рабстве, от которого однажды меня уже освободил. Неужто из-за того, что я любил, я должен вступать в брак? Ведь одно совсем не следует из другого!»

47

Марк Антоний (80—32 гг. до н. э.) — выдающийся римский государственный деятель, один из триумвиров (вместе с Октавианом и Лепидом в 43 г.), покончил с собою.

Я простился с ней, переоделся монахом и так бродил кругом, и однажды встретился с тем самым ваятелем Больцом, он как раз возвращался из Италии.

Мне показалось, что он чем-то похож на моего друга, и я открыл ему свою странную страсть. Он стал моим спутником. О, как хорошо узнал я теперь беседку, дом и сад моей возлюбленной! Часто сиживали мы с нею рука в руке в ночные часы, а полная луна светила нам в лицо. Переодевшись простым крестьянином, я познакомился также с ее родителями, и после долгого перерыва снова вкусил сладости моего обычного образа жизни.

Затем я вдруг снова собрался в путь; неподалеку отсюда живет прекрасная девушка, родители против ее воли хотят отдать ее в монастырь, и она оплакивает свою судьбу. Этой ночью я собирался ее похитить; планом своим я поделился с сотоварищем, но случаю было угодно, чтобы он оказался влюблен в ту самую девушку, и вот он заманивает меня сюда в густой лес и исподтишка наносит мне эту рану, после чего быстро покидает меня. Такова моя история.

Но образ графини постоянно витает перед моим взором. Оставить ли мне ее? Вернуться ли к ней? Пожертвовать ли всею своею жизнью ради одной женщины?

Франц сказал:

— История ваша удивительна; быть может, любовь исцелит вас, и тогда вы сможете чувствовать себя вполне счастливым в тесных пределах, ибо доселе еще не знали любви.

— Ты судишь слишком опрометчиво, мой друг, — сказал Флорестан. — Не все похожи на тебя, да ты, строго говоря, еще и сам не знаешь, каков ты.

Отшельник вышел, чтобы взглянуть на рану рыцаря, которая явно заживала. Рудольф вынул альбом и что-то писал, Франц в раздумье ходил взад-вперед по лесу.

Через полчаса Флорестан разыскал своего друга и прочитал ему поэму, вызвавшую в Штернбальде живейший отклик:

Дитя

Ах, как хорош мир! В дружелюбном сиянье зеленые горы, Золотой луч приветлив среди деревьев В зеленом лесу; Какая прекрасная местность лежит, наверное, за горами, Какие пестрые петухи окликают меня оттуда, Какие собачки манят меня лаем, Только нельзя мне туда.

Может быть, по лугам прибегут встречать меня с цветами Красивые дети, Их лбы в золотистых кудрях, В маленьких руках великолепные дивные игрушки, И все это они рады бы подарить мне. Они поцеловали бы меня в губы. И мы побежали бы вместе, По разноцветному лугу, чьи цветы сверкают А я стою здесь одиноко, Здешние дети не нравятся мне; Они со мною играют, а мне хочется плакать О дальних сокровищах, запретных для меня; Вырасти бы мне поскорее, чтобы отец Перестал браниться, а мать не тревожилась; Как бы хотел я броситься в мир и все отыскать, Что для меня желанно.

Юноша

Я метался по земле, Плавал я на корабле; Я сокровища алкал, Сам не знал, чего искал; Звезды блуждать меня побуждали, Но далеки волшебные дали; На суше и в море среди тревог Я своего отыскать не мог. Возвращался я назад, Не зная, где таится мой клад. Скажешь, сердцу в отдаленье Обрести не довелось То, к чему оно рвалось В горьком, сладостном томленье? Так сердце к ней одной стремилось, По ней одной оно томилось. Так мне томленье сдавило грудь, Не позволяя отдохнуть. Душе преподан был урок, А я пенять его не мог. Туда-сюда меня влекло, Мне повсюду было тяжело. Мой дух нашел родную душу, И как я верность ей нарушу? Случайный взор ее очей Внимательному понятней речей. Отрадный привет у нее в очах, Дух ее нежный в этих лучах; Не просто меня целуют уста, Дух с духом сливаются неспроста, Ангелы веют во мне крылами, Восторг возвещая колоколами. Лес для меня — радушный сосед; При звездных взорах мил мне мой кров; Мой дух не летит за ручьями вслед; Не влечет меня вдаль таинственный зов: Остаться на родине я готов.

Муж

Если бы мог человек не метаться в лучшую пору Жизни своей по долам и неприступным горам, Счастлив он был бы, но нет! Он ищет родственный образ И не находит, — увы! — верен себе самому. Если бы юношу вел по жизни действенный разум, Чтобы не расточил юноша жизни своей В поисках тщетных того, что еще никому не открылось, Если бы верить он мог опыту, как ученик, Силы готовый копить во имя пользы всеобщей, Но в безрассудном пылу юноша рад разрушать; Мужество ныне во мне в сочетанье со зрелостью крепнет, Но до сих пор ничего мною не завершено; Лишь бы только влекла меня всеблагая надежда, Чтобы на благо другим все проявилось во мне; Я бы спокойно смотрел тогда вечерами в былое, В прошлых, прилежных трудах истинный смысл находя, Ибо сделал все то, что судьба мне предназначала. Я на месте своем, лучшего не потеснив.

Старик

Утомленный жизненной дорогой, Я добрался до порога смерти И на путь мой жизненный смотрю; Сколько жизненных шагов напрасны были. Поздно мне жалеть о них. Обманули юношу детские мечтанья, Обманули юношеские надежды, Но поздно грустить о них; И сижу я здесь в тени древесной, На цветы мои смотрю, довольный, Аромат их сладостный вдыхаю И при этом вспоминаю местность, Что влекла меня, оставшись дальней, Но теперь прельщаться далью поздно. Прыткие юноши зовут мое цветоводство Старческими играми, но чего они достигли Буйною силой своей? Лишь бы цвел мой сад, благоухая, У меня других желаний нет. На утесах жизни в толще коренясь, Многие надежды силятся расцвести, Но редко пробиваются зеленые ростки, А расцветают еще реже. Детвора ко мне приходит, И приятно мне для них игрушки делать; Вижу я, как улыбнулся взрослый, Делу посвятивший жизнь свою; Он ребячеством зовет мои занятья И не знает сам, что делает игрушки Только для пресыщенных детей. Нет, не стоит взад-вперед метаться, Задушевной Родины взыскуя: Нет родины для духа на земле. Закат на цветах моих трепещет, Поникая за горами; О, лечь бы мне так же в зеленую прохладную землю! Тогда обрящет вольная душа в эфире Прекраснейшую родину среди созвездий, И я найду возлюбленного брата, По которому напрасно тосковал здесь; Там вновь обрету я упорство и силу, Растраченные здесь в напрасных трудах.