Страшен путь на Ошхамахо
Шрифт:
– А если я и слышал вашу беседу, так разве это беда? Вы же никаких страшных тайн не раскрывали…
Однако вид у Нальжан был именно такой, словно она получила известие о том, что самая ее сокровенная тайна стала всеобщим достоянием.
Канболет внезапно почувствовал прилив нежданного счастья и смешливого веселья. Во-первых, Нальжан все же выдала свою тайну – и не вчера, а сегодня (когда же она наконец вспомнит, что имя Канболета даже не называлось, а если старуха и кивала в сторону его комнаты, то видеть этого он не мог). Во-вторых, она сейчас нечаянно проговорилась и назвала его «мой» – значит, уже придумала ему и какую-то ласковую
Но вот Нальжан, кажется, поняла, что ее «тайна» как будто бы осталась при ней, и шумно, с облегчением вздохнула.
– Ты что хотел сказать, сын Тузарова?
– Я спросить хотел. Где Емуз, где Кубати и Куанч? Она ждала этого вопроса, и потому к рассказу о том злосчастном дне была готова уже давно. Говорила ясно и толково, без слез и стенаний. Даже Алигоко Вшиголового прокляла только два раза.
Тузаров, бледный, как покойник, долго молчал. Потом потянулся к руке Нальжан, слегка пожал ее у запястья, медленно проговорил:
– Нельзя мне долго залеживаться. Как считаешь, добрая душа, скоро ли я смогу сесть на коня? У-о! Совсем забыл! А… Налькут? – он уже и спрашивать боялся.
– Твой конь ждет тебя. Скучает, – грустно улыбнулась Нальжан. – Так что ешь побольше, тогда и встретишься со своим Налькутом быстрее. А пока Сана его прогуливает. Подружились они. Вчера, негодница, скакала верхом. – И без всякой связи с предыдущими словами Нальжан добавила:
– Бедная девчушка! Без отца осталась… И еще – думаю, даже уверена, что так оно и есть, – переживает она и из-за Кубати тоже. О горе!
– Тебе это может показаться странным, – медленно проговорил Канболет,
– но я за своего кана не очень сильно беспокоюсь. Понимаешь, он умен и находчив и, когда надо, умеет сдерживать юношескую горячность. Сейчас ему, конечно, грозит немалая опасность, однако я все-таки уверен – Кубати найдет ходы и для шаха и для мата.
– Какого шаха, какого мата? Он что, наш мальчик, какую-то турецкую игру, что ли, играет?
– Да не турецкая она…
– А мне сейчас все равно, что Турция, что Крым, что Ермолы [85] , как тому пшитлю, которому чувяки жмут. Только вот тесный чувяк мне будто на сердце натянули…
85
Армения
– Пройдет и эта боль.
– А ты помнишь слова Джабаги Казанокова: «Можно пережить вчерашнюю печаль, можно пережить и завтрашнюю, а как пережить печаль сегодняшнюю?»
– Но тот же самый Джабаги говорит, что печаль сегодняшняя уже завтра станет вчерашней.
– Скорей бы это «завтра», – вздохнула Нальжан.
* * *
Хадыжа, то бормоча, а то и напевая себе под нос, с увлечением перебирала засушенные травы, семена и корешки каких-то растений, а задумчивая Сана перетирала в ступке будущие снадобья.
– Хадыжа знает много целительных трав, – говорила о себе старушка. – Хадыжа легка на руку и быстра на ногу, а глаз ее безошибочен, как у курицы, которая, разгребая лапами землю, всегда находит лакомое зернышко и мигом его склевывает. У Хадыжи бывают мази
– Нет, бабушка, мне этого не надо, – грустно сказала Сана. – Лишь бы живого и невредимого его увидеть. Хоть раз еще увидеть – и ладно…
– Постой, постой! – перебила ее старуха. – Неужели ты говоришь о… Ну, конечно, я могла бы и раньше догадаться. А почему тебе достаточно лишь только увидеть его? Или он остался равнодушен к твоей красоте редкостной?
Сана низко наклонила голову и ответила еле слышно:
– Нет, равнодушным он не остался…
– И я бы в это не поверила. Парень, который повстречался мне в лесу и подарил мне, старой, свою охотничью добычу, совсем не был похож на какого-нибудь недоумка или несчастного калеку! И разве ты не под стать такому джигиту, э? – Хадыжа лукаво погрозила девушке тонким костлявым пальцем.
– Нет, бабушка, не про меня такое счастье, – две слезинки упали с длинных ресниц Саны. – Вот и отца теперь нет у меня, вот и Кубати…
– Молчи, молчи, глупая девчонка! – рассердилась Хадыжа. – Мы говорим, что кривой несчастен, да с нами слепой не согласен. Отцы всегда должны уходить раньше детей. А с тобой – молодость, красота, любовь, будущие дети. Охотник твой обязательно вернется, и тогда…
– Если и вернется, да не ко мне. Найдет себе по своему княжескому достоинству!
– Ах, вот ты о чем! – крикнула старушка высоким куриным голосом. – Думаешь, недостойна… А я так скажу, – Хадыжа хитро прищурила один глаз и опасливо втянула голову в плечи, – это Кубати пусть подумает, достоин ли он такой избранницы или нет! Понятно?
Слегка озадаченная, Сана отрицательно покачала головой:
– Ничего не понятно.
– А объяснять я ничего не стану, – с таинственным видом заявила старуха.
– Я и так сказала слишком много.
* * *
Означенная рукопись переведена с иностранного языка и снабжена примечаниями созерцателя, решившего, что хотя она и содержит в себе немало вздора, однако отражает в немалой степени взгляды тогдашней просвещенной Европы на тогдашние (не слишком просвещенные) народы Северного Кавказа.
Каким образом рукопись (заметно пострадавшая от ее частичного употребления в качестве пороховых пыжей) попала к нашему лихому джигиту, а равно и вышеуказанные предметы, которые, несомненно принадлежали ее автору, остается неразрешенной исторической загадкой.