Страшный суд
Шрифт:
Утром открываю глаза и с удивлением вижу, что дом крепкий, просторный и, главное, цел. Ожидала найти лишь его огрызки.
Утро — исцеление от страхов. И вообще исцеление. Хватило бы только сил его дождаться. Спозаранку трогаемся в путь по провинции Хоа-бинь. Туман, словно вышедший из моей невыспанной головы, закрыл все вокруг. Даже наш шофер потерял дорогу. Неужели ругается? Прошу перевести, что он говорит. Переводчику трудно выполнить просьбу гостя. Все же он переводит кое-что, как всегда от первого лица:
— Как я мог заплутаться. Сто раз ездил в эту деревню!
Так, значит, еще один обязательный объект для показа
Вьетнамцы, слушая мои самонадеянные пожелания, героически сдерживали усмешки. Отвечали вежливо, что уважают мои желания, подумают. И вместо семнадцатой параллели повезли в детский сад.
Правда, там, как в капле росы, я увидела отраженной всю войну. Но все же лишь отражение огня, а не сам огонь.
А теперь вот надо вытерпеть туристскую поездку в какую-то там упомянутую деревню.
Вспоминаю наше образцовое Рыжево-Конаре, которое из-за бесконечных иностранных экскурсий превратилось в отстающее хозяйство, потому что людям некогда было работать — принимали гостей!
Туман — мой союзник. Мы заплутались. Нарушается официальный маршрут. Каждая дорога ведет в Никуда. Временами сквозь туман проступает белое, как молоко, словно совсем обескровленное, солнце. Шофер в своих усилиях выбраться из трясины проселков заталкивает машину еще глубже, как пробку в бутылку, когда попался неудачный штопор. Наконец остановились. Придется идти пешком.
Джунгли я видела только из машины, я не раздвигала руками их ветвей, не топтала их земли. Зелень слепит. Плешивая цивилизованная земля где-то непостижимо далеко. Здесь природа еще первобытна. Выбирай любое направление, и все равно погрузишься в хаос (или в гармонию?) зеленого царства.
Есть ли отсюда выход? Мои спутники идут наугад. Большим ножом просекают себе дорогу. Нападаем на хлюпающую тропинку и вскоре слышим человеческие голоса. Среди болота возникают существа, похожие на узловатые древесные корни. Костлявый человечек, залезший в вязкую тину и словно сам слепленный из нее — настолько он перемазался, — подрезает какие-то ветки, прививает деревца, трудится. «Из земли взят и в землю ту же пойдешь». Но в краткий промежуточный миг он возвышается над землей и над тиной, поднимается, чтобы дышать.
Женщины, опоясанные лохмотьями, сквозь которые видны стройные, словно резьба по темному дубу, бедра. Старухи, жующие бетель и оттого с кровавыми ртами. [5] Голые детишки с трусами, нарисованными глиной. Испарения болот.
На них-то и набросилась техника двадцатого века.
Думают ли войнолюбы о своих детях? Сколько ненависти они накопят и оставят им в наследство?
Страшный суд настигнет преступников в участи их детей!
5
Бетель — вьющееся растение; для приготовления жвачки (также называемой «бетелем») в листья бетеля заворачивают плоды арековой пальмы и известь, при жевании которых слюна становится красной, как кровь.
Не спрашиваем, куда нам идти. Ладонями в желтой глине люди показывают направление и долго глядят нам в спины, словно мы упали к ним с неба.
Голые ребятишки сопровождают нас. Они тоже знают нашу цель: деревня Тху-фаунг, что значит Осенний Ветер.
Немало иностранцев сидело и много еще будет сидеть, разувшись, на этих цветных рогожках, в этом бамбуковом домике на сваях. Так же, как все мои предшественники, я слушаю бульканье длинного бамбукового кальяна с едким табаком, из которого по очереди затягиваются крестьяне. Так же я разглядываю сети для ловли мышей и рыбы, большой лук для охоты на диких зверей, блестящий бамбуковый поднос для сушки риса над очагом (чей дымок, кстати, вьется внутри этой хижины) и вообще всю как бы уже музейную утварь нацменьшинства мыонг.
Отлично, без задоринки, были исполнены и встреча с ударами в девять медных гонгов разных тонов, в которые, соблюдая древний ритм, ударяли девушки, одетые в этнографические одежды, и приветствия в стихах — «Добро пожаловать издалека!», спетое гостеприимным хозяином, и мелодичный рассказ старика о тяжелом прошлом. Нарывы лечили заговорами, воду пили из омута, во всей деревне было двое сандалий, все были неграмотны и считали на зернах кукурузы, девушки не могли выйти замуж — не имели приданого.
Все прошло без задоринки, а я не могла понять, почему именно эту далекую деревеньку они избрали и сделали объектом показа для иностранцев. Может быть, ради этого, последнего номера программы?
Молодой человек приносит пухлую книгу, отпечатанную на сероватой бумаге военного времени. Это только первый том. Он создан коллективом молодежи, куда входит и он, литератор, научный сотрудник по собиранию фольклора народности мыонг.
Молодой человек говорит, и лицо его все больше одухотворяется. Влюбленность в народную лирику облагораживает его черты. С волнением и в то же время с научной обстоятельностью, даже с педантичностью он перечисляет все виды обрядовых, лирических, героических песен, а также особенности местного языка.
Боюсь, что прежние иностранцы сочли, а будущие сочтут все это напрасным отклонением от маршрута, они ведь приехали посмотреть на героический Вьетнам. Они будут попивать зеленый ароматический чай, курить сигареты, снисходительно терпя увлеченность молодого фольклориста.
Но, может быть, самозабвенное изучение народных песен в такой момент и раскрывает одну из тайн неправдоподобной выносливости Вьетнама? Этот народ поднимается против грубой военной машины, вооружаясь красотой и нежностью всех времен, собирая силы всех предыдущих поколений.
Молодой человек исполняет песню, которая теряется даже в переводе с языка мыонг на вьетнамский. А я думаю, красота не теряется: из песни она переходит на его лицо, с его лица — на мое воспоминание об этом дне, от моего воспоминания — на страницу бумаги, со страницы, быть может, — к читателям.
Душа человека В деревне. Судьба человека В темной земле. Семена света В душе человека.В конце концов понимаю: затерявшаяся деревушка Тху-фаунг выплыла из джунглей и стала достопримечательностью благодаря одной могиле. К вечеру отправляемся туда. Закат запутался в ветвях одной пальмы. Полуголые ребятишки гурьбой сопровождают нас. Они бегут рядом и, забегая вперед, не сводят глаз с пришельцев и не глядят под ноги. Боятся прозевать хоть одно наше движение. Спотыкаются, плюхаются в болото и вскакивают нас догонять. Некоторые за спиной тащат еще меньших детей, трясут их, а те высовывают из-за плеча удивленные личики.