Страсть и цветок
Шрифт:
— Его леденящий душу взор приводил в трепет всех его придворных, да и каждого петербуржца.
— Он был так жесток, папа?
— Невообразимо жесток, — сказал отец. — Он сослал князя Юсупова на Кавказ только за то, что у князя был роман, который не пришелся по нраву его матери. Он завел себе также чудовищную привычку объявлять душевнобольными людей, которые чем-то ему не угодили.
— Какой страшный человек, папа! — воскликнула Локита.
— Его боялась и ненавидела вся Россия — мужчины, женщины, дети, — с трудом вымолвил
Он говорил все это с таким тяжелым чувством, что Локита легко догадалась: даже одно упоминание имени царя причиняло ему какие-то личные страдания. И потому, решив более не тревожить его расспросами, она стала рыться в книгах, пытаясь отыскать новые сведения об этом человеке.
Ему ничего не стоило, узнавала она, заставить тысячи людей превращать залы для танцев в сады с фонтанами и декоративными каменными горками, а настоящие сады — в пышные восточные хоромы.
К ужину за царский стол в Зимнем дворце садилась тысяча приглашенных, и, хотя город за окнами был скован ледяным безмолвием, в галереях дворца цвели яркие экзотические растения, и гостям казалось, что лето так и не кончалось.
А в это же самое время по всей стране крестьянство жило в неописуемой нищете и убожестве. Даже мелкие чиновники, для которых он ввел специальные присутственные мундиры, порой не знали, во что обуть ноги.
За малейшую провинность человека могли высечь или сослать в Сибирь, и хотя смертная казнь была отменена, все знали о случаях, когда людей насмерть забивали розгами.
Помимо жестокости, Николай проявлял склонность к некоторой эксцентричности.
Он добивался того, чтобы все профессора, студенты, инженеры, государственные служащие непременно носили мундиры. Правом же носить усы обладали только армейские чины; усы должны были быть обязательно черные и в случае необходимости подкрашивались.
При помощи тайной полиции царь развязал в стране настоящий террор.
И все же, как удалось узнать Локите, он считался одним из первых красавцев во всей державе.
Исторические описания часто бывали сухи и сдержанны, и потому ей нравилось слушать рассказы Сержа, хотя тот способен был не многое сообщить ей из того, о чем она жаждала выспросить.
Сейчас она раздумывала над тем, что он поведал ей о семье князя Волконского, и вдруг, словно бы вызвав его силой своего воображения, она увидела его самого, несущегося к ней на коне по той самой лужайке, по которой они только недавно галопировали с Сержем.
Она тотчас узнала его.
Никто другой, мелькнуло у нее, не мог заламывать шляпу под таким углом, никто другой не мог столь восхитительно держаться в седле. Под князем был жеребец вороной масти, выглядевший не менее впечатляюще, чем его хозяин.
Князь был уже недалеко, и можно было разглядеть эти странные темные глаза, которые успели поразить ее в полумраке театральных кулуаров, изогнутую линию рта, придававшую всему лицу чуть насмешливое выражение.
И князь, и сопровождавший его мужчина были, бесспорно, блестящими наездниками.
Однако в манере князя держаться в седле чувствовался некий кураж, некая, очень славянская по духу, залихватская удаль.
Загромыхали копыта, и еще через миг оба всадника пронеслись мимо них со скоростью бешеного тайфуна.
Теперь ей лишь оставалось проводить князя и его спутника взглядом. Пришпоривая лошадей, оба вскоре затерялись среди деревьев.
— Это был князь Иван Волконский, — тихо промолвила она.
— В седле он сидит по-русски, — заметил Серж. Это следовало считать комплиментом.
Они вернулись к своему скромному обиталищу, где их уже поджидала мисс Андерсон, однако Локита ни словом не обмолвилась о случившемся.
После небольшой трапезы мисс Андерсон убедила Локиту прилечь отдохнуть, поскольку на сегодняшний вечер у нее было назначено выступление. Она расположилась в своей маленькой спаленке, но не задремала, а вновь обратилась мыслями к князю.
Ей нравилось его имя.
— Иван Волконский, — прошептала она, и тут же ее собственное имя показалось ей скучным и обыденным.
Локита Лоренс. В нем не было ни капли романтики; меж тем ей было известно — хотя никто ей не открывал этого, — что Лоренс не настоящая ее фамилия и не фамилия ее отца.
«Но что толку задавать вопросы?» — думала она.
До сих пор она не получила ответа ни на один из них, и завеса над тайной ее происхождения с годами становилась все более непроницаемой.
Теперь же надежды узнать о себе правду сделались призрачными как никогда.
Кто эта тетушка, что помешала ей получить средства из оставленного отцом наследства?
— Я обеспечил твое будущее, дорогая, — сказал как-то раз отец. — В жизни тебя могут подстерегать трудности, но ты ни в чем не будешь нуждаться.
Из-за любви к нему Локита не посмела признаться, что более всего нуждалась она в том, чтобы быть с ним рядом; как другие девочки, иметь подруг и, наконец, выйти замуж за человека, которого полюбит.
Боясь причинить ему таким признанием боль, она не дала сорваться этим словам со своих уст, а пылко заверила его, что совершенно счастлива, и в каком-то смысле сказала правду.
Она с большей охотой отдалась учению; задания, выполнение которых подчас занимало время с утра и до самого вечера, всегда находили у нее живейший отклик, а если сведения, почерпнутые через учителей, казались ей неполными, она стремилась восполнить их чтением книг.
Вместе с Энди они часто посещали музеи и театры, как правило покупая билеты на утренники, потому что мисс Андерсон не жаловала вечерние выходы.
Они вдоль и поперек объездили парижские предместья, нередко заходили послушать службу в самых разных церквах, включая Нотр-Дам.