Страсть
Шрифт:
— А нам трубить и трубить… И что никаких вариантов?
— Нет, — ответил Зверев, — всё решено. Через десять дней первый эшелон отправляем.
Павел Андреевич, конечно, был готов к тому, что когда-то придётся уехать, но чтобы вот так, через десять дней с первым эшелоном…
Он не стал поддаваться всеобщей панике, а спокойно собирал вещи, нужные документы складывал в коробки, не нужные относил в архив на утилизацию. Так прошла целая неделя. Ближе к вечеру пятницы, устав от бессмысленности навалившихся на него дел, когда шум в коридорах утих и штаб опустел,
План выстраивался медленно и самым сложным звеном в его реализации было присутствие здесь дочери. Как это всё не вовремя получилось. Павел Андреевич за прошедшие годы привык к одиночеству и теперь играть в отцовскую любовь было очень трудно, а в сложившихся обстоятельствах, ещё и некогда. Хорошо, что Вика не пристаёт с разговорами, а гуляет сама по себе. Он ничего рассказывать ей не стал, зная, что в воскресенье посадит её на поезд, и только после этого сможет реализовать свой план, одной из составляющих которого должна была стать Нора.
Ноги сами принесли Павла Андреевича к её дому. Много лет, после расставания, он тайком захаживал в этот двор и следило за ней. Знал, что Нора начала встречаться с другим мужчиной, был здесь во время их свадьбы, видел как она вскорости начала гулять по аллее с коляской, а через несколько лет ещё с одной, ну а потом были похороны её мужа. Он всё это видел, знал, что Нора живёт только с детьми, но не решался зайти или даже позвонить, просто смотрел на её окна, и вспоминал их странную короткую любовь, а вернувшись домой, занимался тем, чем негоже было заниматься советскому офицеру.
В последнее время Павла Андреевича радовали венгерские изменения, благодаря которым в газетных киосках появились журналы с фотографиями голых девиц, раньше приходилось довольствоваться польскими, выписывать их или тайком привозить из командировок, но они не шли ни в какое сравнение с тем, что появилось сейчас. Он старался покупать их в разных киосках, чтобы продавцы не запомнили его лицо. Перед самым входом во двор Норы Павел Андреевич остановился, засмотревшись на обложку нового журнала, выставленную за стеклом газетного ларька. Он сунул в окошко двадцать форинтов и ткнул пальцем в то, что хочет купить. Положил журнал в папку и решительно направился к знакомому подъезду.
Дверь долго не открывалась, но он слышал и чувствовал, что с той стороны через глазок на него смотрит Нора. Наконец, ключ повернулся в замке.
— Кого-кого, а тебя я уж точно не ожидала здесь увидеть, — безэмоционально произнесла она. — Почему без цветов и без шампанского?
— Нора, я по делу. Можно войти?
Она замешкалась немного, но всё же отступила в сторону, пропуская гостя внутрь.
— Учти, у меня всё давно умерло, и можешь даже
— Не буду. Я по другому вопросу. Ты единственная, к кому я могу с ним обратиться.
Они зашли на кухню. И если запахи в квартире ни о чем не напомнили Павлу Андреевичу, то здесь пахло так же, как и в те дни, когда они были вместе.
— Нора, сваришь мне кофе?
— Сварю, а ты пока начинай.
Она отвернулась, чтобы достать коробочку с полки, халатик приподнялся, оголив её ноги, они практически не изменились, да и фигурка осталась такой же ладненькой, и это несмотря на рождение двух детей. Павел Андреевич не мог оторвать взгляд от Норы, хотелось вскочить, обнять её и не отпускать… Дурак, это нужно было делать раньше. Теперь поздно, да и можно получить сковородой по голове.
— Чего молчишь? — спросила Нора.
— А ты совсем не изменилась…
— Только не начинай. Я пятый год живу одна, могу и не выдержать.
— Так может…
— Павел, заткнись!
Нора резко обернулась, и так посмотрела на него, что отпала всякая охота продолжать эту тему.
— Рассказывай лучше зачем пришёл.
— А у меня дочь в гостях, — он то ли похвастался, то ли попытался оттянуть самое главное.
— Вика? Она уже совсем взрослая, наверное.
— Да. Восемнадцать уже. Красивая такая…
— По вызову приехала?
— Да. Одна осталась. Софа умерла от рака…
— Соболезную. А когда уезжает?
— Завтра провожаю.
— И что потом?
— Ты в курсе, что наши выводят войска?
— Конечно.
Он замялся, подбирая правильные слова.
— В общем, я не хочу уезжать отсюда.
— Что значит «не хочу», ты же офицер, ты присягу давал.
— В гробу я видел эту присягу. Я не хочу отсюда уезжать. Помоги мне.
— Чем же я тебе помогу?
— Мне нужно где-то укрыться на первое время, пока будет продолжаться эвакуация. Дальше я сам.
— И что мне тебя здесь прятать? — возмутилась Нора
— У твоих родителей была дача на Балатоне, помнишь, мы туда ездили?
— Там уже несколько лет никого не было. Я вообще не знаю в каком она состоянии.
— Но ключи же есть? — с надеждой в голосе спросил Павел.
— Ты ставишь меня в неловкое положение. А если темя вычислят? Что будет со мной?
— Кто будет вычислять? Им через несколько дней будет не до меня, и уж тем более не до тебя. Всё утихнет и я попрошу политического убежища.
Он посмотрел на Нору умоляющим взглядом.
— Ладно. Ключ дам, но больше ничего не проси. Приезжать тоже не буду.
— Спасибо тебе. Я знал…
— Что ты можешь знать? — раздражённо отреагировала Нора.
— Прости меня.
— За что прощать? За предательство? За трусость? Или ещё есть за что-то?
Павел сидел понурив голову. Он не хотел вступать в полемику, не хотел больше воспоминаний, он добился своего, и теперь нужно было дождаться ключа и тихонько свалить.
— А Вика знает о твоём решении, — неожиданно спросила Нора.