Страсти Евы
Шрифт:
В холодных, как воды Арктики, глазах Гавриила возникает выражение, очень близкое к скорби.
– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, Ева, - с дрогнувшей на губах улыбкой повторяет он сказанные им на моем дне рождения слова.
Мне так и хочется пойти на поводу у отбившегося от разума неразумного сердца и поцеловать Гавриила, но я укрощаю своевременный порыв и пускаюсь в монолог про случайную встречу с «маньяком» в Санкт-Петербурге.
– Воистину твоя информация бесценна, Ева, - утомленно прикрывает веки Гавриил.
С закрытыми глазами и плотно сжатыми губами он напряженно
Я вдыхала бы и вдыхала сводящий с ума аромат этого не знающего пощады воина, скитающегося по греховным тропам своего одинокого королевства и, быть может, когда-то разочаровавшегося в любви женщины, но на первый план вырывается овладевающая мною слабость. Я все-таки заработала себе простуду, потому что температура и ломота в костях набирают обороты, начинает знобить.
– Ты вся дрожишь, - обеспокоенно хмурится Гавриил, обхватывая мои заледенелые босые ступни.
Больше не медля ни секунды, он относит меня на кровать. Я сотрясаюсь от озноба так, что зуб на зуб не попадает. На войлочной перине я сворачиваюсь калачиком и подгибаю руки и ноги, совсем как домашний котенок - тот самый, с которым он меня постоянно сравнивает.
– Сейчас я вылечу тебя, детка, - с болью улыбается Гавриил, кладя ладонь на мой огненный лоб.
– Твой оберег блокирует некоторые мои способности, поэтому сними его.
Я делаю, как велено, и вглядываюсь в его сузившиеся зрачки, в центре которых загорается золотой свет, затягивающий меня в глубокий гипнотический колодец. С неизведанным ранее чувством я уплываю в транс, где чья-то невидимая сила забирает из моего тела боль.
Гавриил полон сюрпризов. Влияние целительства - второе по редкости после влияния прорицания.
– Хм… мое влияние должно было подействовать - истолковывает он мое молчание по-своему и начинает поочередно растирать мои босые ступни, согревая их горячим дыханием.
Я теряюсь в поистине неземных ощущениях и забываю даже, как правильно дышать. Гавриил владеет секретной картой эрогенных зон на теле женщины. Я любуюсь его красивыми руками с надувшимися венами и тихо постанываю, но все еще играю в молчанку. Мне не хочется покидать рай в шалаше с любимым, мое сердце поет.
– По-моему, моя проказница, ты полна бодрости, - из-под знойно опущенных ресниц на меня смотрят проницательные синие глаза.
– Твои руки творят чудеса, - от чистого сердца признаю я.
– Покорно благодарю, Ева… Ты, кстати, раньше болела земными болезнями?
– Сколько себя помню.
– Никита тоже любит полнолуние?
– Вот уж не ожидала, что ты запомнил, - приятно
– Вообще-то брат равнодушен к небу. К чему все эти расспросы?
– Сегодня полнолуние, вспомнилось что-то, - улыбается Гавриил своей коронной гипнотической улыбкой, но интервьюировать продолжает: - Никита раньше болел, как ты?
– Нет, только мне почему-то повезло. Это что-то означает?
– Архонты с рождения не болеют земными болезнями, - вдумчиво молвит он, сопоставляя в уме какие-то детали.
Моя очередь задавать вопросы.
– Ты обладаешь влиянием целительства, почему же не излечил собственное плечо?
Гавриил сжимает челюсти и неторопливо проводит пальцем по ровному шраму у себя над скулой, очевидно, прикасаясь к тайнам прошлого.
– Все дело в моем рубце. Я получил его в далеком отрочестве. Исцелить ранение тогда я попросту не мог, поэтому шрам стал для меня напоминанием о моем поражении. С тех пор в моей руке есть то, что заставляет меня избежать поражения. Иногда выходит иначе.
Он мрачно косится на окровавленное предплечье.
– В таком случае я предпочитаю чувство боли. Я специально замедляю срастание раны и терплю боль, как можно дольше. Боль способствует предотвращению ошибок в будущем. Так звучит еще одно из моих непреложных правил, Ева.
Я шокирована его откровением о безжалостном отношении к самому себе. Краткий психотерапевтический анализ склоняет меня к конкретному постулату - проблема заложена небезоблачным детством. В десять лет мальчик подвергся нападению и едва избежал смерти. Искалечить психику ребенка могла и оставленная преступником отметина на лице. Если только шрам не след какого-нибудь физического насилия более позднего периода и вовсе не связанного с заказным убийством.
Как бы то ни было, на данном этапе в разбившемся витраже с сюжетом психологических отклонений Гавриила один пазл прикрепился к перемычкам - детская травма.
– Бесчеловечен, но не более чем к самому себе, - с отсутствием свободы выбора в голосе напоминает он, и его лицо украшает обволакивающая рассветом улыбка, но даже она не может покрыть весь чудовищный смысл слов.
– Почему ты никогда не улыбаешься от сердца?
– сквозь ком в горле спрашиваю я.
На лицо Гавриила опускается беспристрастная броня, прячущая любые эмоции. Его потеплевшие было глаза стремительно леденеют, едва ли не крошась по ободкам. При такой резкой перемене в настроении давить на него не стоит, но мне нужны ответы. Арктический лед в глазах - лишь видимая часть дрейфующего айсберга.
– Почему ты никогда не смеешься?
– упорно гну я свою линию, независимо от того, что, по всем ощущениям, он уже мысленно заметался по комнате, круша и громя все без разбора.
– Не радуешься. Не веселишься. Ты весь на иголках. Тебя что-то сильно гнетет. Это так?
На мгновение в глазах Гавриила вспыхивает отчаяние, безнадежность и глубокая усталость - как будто он в изнеможении бегает по кругу уже не один десяток лет и никак не может остановиться. Замкнувшись в себе, он долгое время смотрит куда-то мимо меня на стену. Я уже думаю, что ответ не последует, но он через силу немногословно отвечает: