Страсти Евы

Пань Анна

Дверной звонок раздается ровно в тот момент, когда стрелка часов ложится на цифру шесть.

– Добрый вечер, моя прекрасная Ева, - обезоруживает меня пышным букетом алых роз Гавриил.

Его глаза таинственно блестят, волосы еще влажны после душа. На нем роскошный угольно-черный костюм, разбавленный белой рубашкой и светло-дымчатым галстуком, с которым сочетаются бриллиантовые запонки. Он подносит мою руку к своим губам и, глядя на меня исподлобья взглядом искусителя, целует в чувствительное место внутри запястья, приговаривая:

– Не могу на тебя налюбоваться, Ева. Ты очень красивая и чувственная девушка.

Тебе к лицу платье моего рода. В коллекции матушки оно было любимым.

– Большое спасибо, - разрумяниваюсь я, и впрямь чувствуя себя красивой.

Мне непривычно слышать яркие комплименты. Прилагательное «красивая» я слышала лишь единожды - от брата перед выпускным балом.

Я ставлю цветы в вазу, и мы с Гавриилом выходим на улицу. Он открывает для меня переднюю дверцу «Хаммера» и, обойдя автомобиль, занимает водительское место.

– Гавриил, можно мне задать тебе вопрос?
–  неуверенно обращаюсь я к нему.

– Девочка моя, тебе не нужно спрашивать моего разрешения, - недовольно хмурится он, целуя меня в ладошку.

Я преисполняюсь оптимизма.

– Почему для тебя так важно, чтобы сегодня я надела платье твоего рода?

Гавриил выглядит озадаченным, словно вопрос застал его врасплох. Что такого я спросила? Разве не он вчера заикнулся о платье? Мой оптимизм испаряется без следа. С поднимающимся волнением я слежу за тем, как Гавриил запускает руку себе в волосы и долго их ворошит, видимо, обдумывая ответ.

– Платье моего рода означает… особый статус, - натянуто отвечает он позднее.
–  Ты - особая гостья, Ева. Моя… гостья.

В его голосе сквозит сплошная недосказанность, но на разгадку ушла бы чертова прорва времени. В любом случае мне не дали бы развернутых ответов на «особый статус». Поведение Гавриила выглядит еще более странным, когда он со скрежетом сжимает челюсти, не иначе как его довели до белого каления, и выжимает педаль газа.

Может, у него раздвоение личности? А может, не у него одного? Что, если я и сама уже дошла до кондиции?.. Недаром в последнее время мой режимный прием антидепрессантов возрос в дозах и частоте.

Имение встречает нас зловещей туманно-грифельной подсветкой холодных сумерек. Через неспокойные волны разливистого озера простирается длинный каменный мост. Сотни горящих факелов на липовых аллеях уходят в даль лесного массива. В реализованной фантазии зодчего плотно сплетаются помпезная готика и эпоха Возрождения - неоготический стиль. Перед фасадом величественного замка высажены фигурные кустарники и изваяны скульптурные фонтаны. К фронтонам плетутся вязью извилистые лабиринты из вечноцветущих растений.

При выходе из машины Гавриил подает мне руку. Я вижу, что на родных землях он обретает непоколебимую уравновешенность. Длинная парадная лестница-лава ведет нас в вестибюль, где на посту стоит распорядитель имения. Мужчину в летах с движениями робота именуют Петром. Ужин пройдет в Малом зале. Утопающее в роскоши возвышенного Ренессанса великолепие никак не соответствует скромному названию, одна только серебряная люстра с бесчисленным количеством хрусталя стоит целое состояние. В центре колонного зала накрыт стол на четыре персоны. По правилам этикета вдоль стены шеренгой выстроился штат поваров с обслуживающим персоналом.

Пока мы ждем остальных участников ужина, я искоса поглядываю на молчаливого Гавриила. За внешней холодностью

просматривается импульсивное напряжение, но главное, зачем он вцепился в мою руку, словно боится, что я сбегу?

– Госпожа Воронцова, я счастлив, видеть сына в столь прелестном обществе, - приветствует меня вычурным тоном Герман Львович.

По его ошеломленному лицу я прихожу к выводу: увидеть на мне платье Анжелики он не ожидал.

– Дорогая, как замечательно снова встретиться, - целует меня в обе щеки Веста с радушием, какое обычно проявляют по отношению к родной дочери.

С врожденным изяществом она берет меня под руку, и Гавриил неохотно уступает, чем заново изумляет собственного отца.

– Предлагаю сесть за стол, - мудро смягчает сгущающиеся краски Веста.
–  Наш гуру вкуса Морис сотворил божественный кровавый бифштекс под гранатовым соусом. Обычно под это блюдо я предпочитаю яблочный кальвадос. Получается настоящий взрыв вкуса. Приезжай ко мне в гости на каникулах. Угощу тебя душистой яблочной рюмочкой.

– И где мне потом искать ребенка после кальвадоса?
–  надзирательным тоном строгого родителя ворчит за нашими спинами Гавриил.

– Ой, не слушай его, дорогая, - отмахивается от него Веста.
–  Мужчины любят нравоучать и поучать.

– Согласна с вами, - поддакиваю я и из вредности по-детски показываю ему язык.

Гавриил с умилением закатывает глаза и галантно отодвигает для меня стул по правую руку от себя.

– Во время ужина я потерплю, Ева, - с предостережением шепчет он мне на ушко, чтобы его слова остались строго между нами.
–  Но потом дерзкий рот будет наказан.

Мне остается только гадать, о чем можно думать с таким азартным блеском в глазах. С головой погрузиться в думы мне не дают непринужденные великосветские беседы, которые ведутся за трапезой. Ко второму бокалу красного бургундского «Ля Монтроше ДРК» года миллезима я делаю несколько выводов. Во-первых: на каникулах я обязательно посещу Весту. Мы определенно друг другу понравились. Во-вторых: у Гавриила завидный аппетит. Он съел столько, сколько я не ем за целый день, а вина выпил и того больше. В-третьих: его взаимоотношения с отцом оставляют желать лучшего. Друг с другом два чопорных аристократа переговариваются чинно и без особой симпатии, моментами с неприязнью со стороны Гавриила. Я ни в коем случае его не осуждаю. Трудно воспитываться в семье, где мачеха еще при жизни матери сожительствовала с отцом. В-четвертых: деятельность Гавриила вне Ордена заслуживает особого уважения. Он занимается меценатством, и из его личного благотворительного фонда ежемесячно выделяются колоссальные суммы на различные программы социальной помощи. Основные направления: реабилитация людей после перенесенных тяжелых травм, адаптация и поддержка людей с ограниченными возможностями.

После ужина мы с Гавриилом спускаемся в Большой зал к грандам финансовой аристократии. С учетом количества съехавшихся гостей полтора часа пролетают, как полторы минуты. С течением времени День Памяти теряет актуальность траурной церемонии и плавно переходит в плановый светский раут. В среде аморфного времяпрепровождения сливок общества обслуживающий персонал напоминает суетливых осетров на нересте, мечущих икру на не успевающие оскудеть раковинообразные тары.

– Гавриил, вот ты где!
–  раздается поблизости удушливо сладкий голосок.