Страсти по Феофану
Шрифт:
— Если что ответит, я и на словах передам. Как тебя найти?
— Я сюда заеду на будущей неделе.
Но когда художник вновь явился к недостроенной церкви и провёл полтора часа в ожидании Цецы, вместо попрошайки с четырёх сторон к Софиану подошли вооружённые люди. И один из них, крепкий пятидесятилетний мужчина с перебитым и неправильно сросшимся носом, объявил:
— Феофан Дорифор! Именем Генуи, вы, мессир, обвиняетесь народом Галаты в сопричастности к покушению на жизнь моего сына, Пьеро Барди. И своей властью кавалерия я
Живописец воскликнул:
— Здесь какая-то страшная ошибка! Я не знаю вашего сына, и о покушении на него мне тем более ничего не известно.
— А знакомы ли вы с неким Цецой, выдававшим себя за нищего?
Сын Николы признал:
— Да, знаком. Ну и что с того?
— Где вы познакомились?
— Предположим, в тюрьме эпарха. А какое это имеет значение?
— Как вы оказались в тюрьме?
— Обвинялся в убийстве моего дяди...
— О! Ага!
— Нечего смеяться! Обвинения были сняты. Потому что я честный человек.
— Честный, честный, конечно. Водитесь с отъявленным негодяем Цецой, нанятым известной вам особой для убийства мужа!
Софиан открыл от удивления рот:
— Цеца?.. Нанят?..
— Ах, не делайте вид, будто вы узнали это впервые.
— Я клянусь, что не знал! Жизнью и здоровьем клянусь!
— Ничего не знали?
— Абсолютно ничего.
— И молили кое-кого в собственной записке — «не предпринимать ничего фатального»?
Феофан осёкся. Произнёс негромко:
— Не имеете права. Я не подданный Генуи. Вы не можете меня арестовывать.
— Разберёмся. Если что — отдадим вашему эпарху. С соответствующими словами. — Повернувшись к страже, Марко приказал: — Уведите задержанного.
6.
В каталажке Галаты было поприличнее, чем в тюрьме эпарха: одиночная камера, деревянная койка и матрас из конских волос, есть давали три раза в день и довольно сносно готовили. Следствие продлилось неделю.
Дознаватель, сухонький синьор неопределённого возраста — то ли пятьдесят, то ли шестьдесят, — спрашивал всё время одно и то же: существует ли любовная связь между Дорифором и Летицией Барди? кто задумал убийство дона Пьеро? почему в записке Софиан уговаривал дочку консула не предпринимать «ничего фатального»?
Но племянник Никифора отрицал всё подряд — связи не было, про убийство не знал и записка вообще не его!
— Как — не ваша? — удивлялся чиновник. — А, простите, почерк? Мы сравнили записку с теми документами, что вы составляли в банке Гаттилузи. Почерк один и тот же.
— Хорошо, пусть записка моя, но с чего вы взяли, что она — для синьоры Барди? Там ни обращения, ни подписи.
— Цеца рассказал.
— Нет, не может быть: Цеца не предатель.
— Цеца — негодяй и растленный тип. Мы ему обещали, что не выдадим эпарху, если он сознается, тем и развязали язык.
— Ладно, пусть записка моя и к синьоре Барди; но ведь там указано: «не предпринимай ничего фатального». О каком соучастии речь идёт?
— Получается, о «фатальном» вы знали?
— Я предполагал.
— Что давало повод так предполагать?
— Ничего конкретного, собственные домыслы.
— А когда вы в последний раз говорили с моной Летицией?
— Накануне её замужества — минуло два года.
— И с тех пор не виделись?
— Нет.
— Как же вы могли делать заключения, если не общались? Неужели она задумывала «фатальное», выходя за Барди?
— Я не знаю. Думаю, что вряд ли.
Дознаватель кивал:
— Вот и я так считаю. Получается, что после вашего приезда в Константинополь вы имели контакты с моной Летицией. Или очные, или заочные. Кто являлся посредником? Цеца? Или кто-то из её слуг?
— Отвечать отказываюсь.
— Это не в вашу пользу. Чем скорее вы согласитесь с нами сотрудничать, тем скорее сможете выйти на свободу.
— Вы меня отпустите?
— Если окончательно установим вашу непричастность к данному злодейству.
— А синьор Барди жив?
Итальянец поморщился:
— Спрашивать на следствии — моя прерогатива.
— Извините, но я должен знать. Это очень важно.
— Разумеется, важно. Нет ничего важнее человеческой жизни... Слава Богу, жив, только легко ранен. Цеца стрелял из германского арбалета, но промазал, лишь задев плечо. Стража дворца захватила злодея, а уж мы из него вытрясли все подробности. И нашли при нём вашу записку.
— Стало быть, Летиция её не читала?
— Вероятно, нет.
— Как она сама?
— О, синьор Дорифор, вы чересчур любопытны.
— Обещаю, что взамен на ваши слова о её самочувствии я отвечу на любые вопросы. Не кривя душой.
— Что ж, достойное предложение. Как приятно работать с умными людьми! Знайте же, мессир: от всего случившегося дочка Гаттилузи преждевременно разрешилась. И она, и ребёнок вне опасности. Это девочка.
— Слава Богу! Повивальная бабка так и предполагала... — вырвалось у художника.
Сразу же воспрявший дознаватель принялся записывать:
— С этого момента я бы попросил вас подробнее. Как вам стало известно о повивальной бабке?
Феофан послушно начал рассказывать.
А в конце недели неожиданно заключённого посетил сам Франческо Гаттилузи. Он слегка поседел за эти годы, и мешки под его глазами сделались рельефнее, толще. Консул сел на поданный ему стул, жестом предложив Софиану сесть на лавку напротив. И проговорил:
— Ах, мой друг, как мне горько видеть вас в этой обстановке! Неприятности так и сыплются на мою несчастную голову. Не успел прийти в себя после гибели незабвенной Фьореллы, как случилась новое: покушение на зятя — да ещё замысленное Летицией! Я едва не сошёл с ума!