Страсти по Феофану

Казовский Михаил Григорьевич

Эти годы сильно отразились на Софиане. Он действительно обвенчался с Анфисой, и она подарила ему двух детей — девочку и мальчика. Правда, мальчик умер в младенчестве, не перенеся скарлатины. А зато Гликерья развивалась нормально, обладала прекрасной памятью, знала наизусть целые псалмы и сама порой сочиняла небольшие стишки. Этим она пошла в бабушку, маму Феофана, как вы помните, по происхождению половчанку-татарку, тоже обожавшую петь светские и церковные песни, в том числе рождённые собственной фантазией.

Огорчала Анфиса: молодую женщину после вторых родов страшно разнесло. Уж на что Антонида была, прямо скажем, не худого десятка,

да несчастная дочка превзошла мать по толщине раза в полтора. Все её попытки сбросить лишний вес ничего не дали. И теперь она ходила, как утка, переваливаясь с боку на бок, неуклюже ставила ноги-тумбы, задыхалась, потела и терпеть себя не могла за своё уродство. Безусловно, постоянная боязнь потерять Дорифора наложила отпечаток на её характер. Муж и раньше исполнял супружеский долг нечасто, а теперь и вовсе не заглядывал в спальню жены месяцами. Был ли у художника кто-то на стороне? Неизвестно. Никаких доказательств у Анфисы не появлялось, несмотря на отчаянные попытки выследить супруга и уличить. Иногда казалось, что потребность близости с супругой для него вообще перестала существовать. Он теперь получал удовольствие от иных вещей: от прекрасно поставленной работы мастерской, от общения с друзьями — тестем Иоанном, деловым партнёром Филькой, новым подмастерьем Романом, очень талантливым подростком, от стаканчика вина за обедом, от хорошей погоды за окном, от многоголосного пения в церкви, от искусных канатоходцев на ипподроме, от весёлых игр с дочерью... Храмы сын Николы почти не расписывал, поручив дело подчинённым. (Кстати, Богоявленскую церковь в Галате, по эскизам Софиана, расписал Филька, так как Феофану было запрещено посещать владения Генуи). Больше занимался книжной миниатюрой. Только иногда, за хорошую плату, брался рисовать фрески на светские сюжеты, оформляя стены домов богачей.

Был ли Дорифор неудачливым человеком? Вероятно, нет. Он имел мастерскую и семью, дом и собственный выезд, уважение горожан и приличный счёт в филиале венецианского банка «Лидо» (ибо банк «Гаттилузи и сыновья» отказался работать с ним). А провал в душе, пустоту и яму под названием «Летиция» живописец старался не ощущать. Убеждая себя в правильности действий: так и надо жить, тихо и размеренно, без волнений и встрясок. Позабыв, что ему только двадцать семь, а не семьдесят два.

Что он знал о семействе Барди? Да какие-то крохи. Слышал, что супруги после года разрыва вновь соединились, что Томмаза радует родителей красотой и сообразительностью, что папаша Марко жаждал сделаться консулом Галаты вместо Гаттилузи, но по-прежнему генуэзский дож отдал предпочтение дону Франческо, и тогда в знак протеста Марко подал в отставку, передав должность кавалерия сыну Пьеро...

Лишь однажды Дорифор испытал волнение, как и шесть лет назад: проезжая в коляске по улице Месы, он заметил среди прохожих Анжелу — ту служанку Летиции, что когда-то приходила к нему с письмом. Спрыгнув на ходу с экипажа, живописец побежал за ней следом, потерял, снова обнаружил, тронул за плечо, развернул к себе. И увидел совершенно незнакомую женщину. То ли обознался с самого начала, то ли спутал после?.. Дама возмущённо воскликнула:

— Что ещё такое? Как вы смеете, сударь?

— Извините, извините, ошибся...

Все кругом смотрели на него с удивлением. Он смутился, покраснел, как мальчишка, и, произнося какие-то оправдания, быстро возвратился к коляске. Крикнул кучеру: «Трогай, трогай!» — и уже на скаку подумал: «Вот ведь учудил! Для чего помчался? Ну, настиг бы её, а дальше? Говорить-то не о чем. Всё давно прошло. И возврат невозможен. — Стиснул зубы, приказал себе мысленно: — Не-воз-мо-жен! Успокойся, олух. Никогда больше так не делай».

Но размеренный ход событий неожиданно оборвался в мае 1364 года, круто изменив жизнь художника.

Он сидел и пролистывал записи расходов и доходов мастерской, как открылась дверь и к хозяину заглянул подмастерье Роман. Рыжий, конопатый, с длинным острым носиком — вылитый лисёнок, — отрок произнёс:

— Тут пришли какие-то господа. Пожелали говорить с вами.

Софиан отмахнулся:

— Мне теперь недосуг. Пусть поговорят с Филимоном.

— Нет, они хотят с вами. По рекомендации некого Киприана. — И, понизив голос, добавил: — Судя по произношению, русские.

Живописец оторвался от записей:

— Русские? По рекомендации Киприана? Ну, пускай войдут.

Ерофея Новгородца богомаз узнал сразу — тот не изменился ничуть, был такой же молодцеватый и краснощёкий, борода-лопата. А второй мужчина доставал ему до плеча, но по стати казался не меньшим здоровяком. Оба поклонились, прижимая одну руку к груди, а в другой руке зажимая шапку. Ерофей спросил:

— Феофан Николаич, ты, поди, уж меня не помнишь? На Афоне мы познакомились, в Русском монастыре.

— Ну, конечно же, помню, — встал навстречу гостям хозяин, — проходите, располагайтесь. Очень рад нашей новой встрече. Я сейчас распоряжусь, чтобы нам подали вина.

Сели, поулыбались, выпили по чарочке. Ерофей представил своего приятеля: молодой боярин-землевладелец Василий Данилович из Новгорода Великого — прибыл не по делам, а из любопытства, посмотреть Царьград, о котором немало слышал.

— И намерение имею привезти в подарок нашему архиепископу знатно переплетённое и искусно расписанное Евангелие, — заявил мужчина. — Мы, когда посетили его преподобие отца Киприана, напрямик спросили — где купить такое? Он и говорит: закажите в мастерской Дорифора, цену назначит божескую, а исполнит на совесть. Вот и припожаловали.

Ерофей дополнил:

— Киприан теперь при Синоде ведает русскими делами. И литвинскими тож.

— Это как? Не понял? Кто такие литвинцы? — с интересом осведомился художник.

— Не литвинцы, прости их Господи, а литвины, — отвечал путешественник. — С запада живут от Руси и присвоили себе западные наши земли — Галич, Волынь, Брянск, Смоленск, в том числе и мать городов русских — Киев. Но митрополит-то по-прежнему именуется «Киевский и Всея Руси». А живёт на самом деле в Москве. Сунулся было в Киев, на своё законное место, так литвинский князь его не признал, взял в полон, аки ворога, всю церковную утварь отнял, а святителя заключил в узилище. Тот бы там и помер, если б не сбежал. Во дела какие!

— Патриарх Филофей и назначил Киприана примирить обе стороны, — отозвался Василий Данилович. — Только ничего не получится. Ни Москва Литве не уступит, ни Литва Москве. Не хотят они дружбы. Тут ещё татары мешают, стравливают нас. В общем, на Руси — как от века водится: всё не слава богу!

Ерофей вздохнул:

— Ладно, Феофан Николаич, забивать голову тебе нашими невзгодами мы не станем. Лучше говори: сделаешь Евангелие за четыре недели? Я и Вася сплаваем в Селун и помолимся на Афоне, а затем, на пути домой, взяли бы исполненную тобою святую книгу.