Страсти по Феофану
Шрифт:
Дорифор-младший от смятения только хлопал ресницами и не мог ничего произнести. Но зато родитель благоговейно сказал:
— Отче, благослови и напутствуй.
Все немедленно встали на колени. Сергий осенил их крестом и проговорил со значением:
— Во имя Отца, Сына и Святаго Духа... Твёрдым будь, Владимир Андреевич, ибо уготовано тебе храбрость проявить в ратном деле. Состоится битва с идолищем поганым, и один ты выручишь наших. Коли не спасуешь и характер выдержишь. Правда, слава вся твоя к брату перейдёт, ну да
— Я готов, — ответил Серпуховской князь.
— А тебе, Феофан, говорю особо: отправляйся завтра же с Дионисием в Нижний. Там твоё спасение. Лишь когда татары уймутся, сможешь возвратиться в Москву с Божьей помощью.
Софиан ошеломлённо спросил:
— Как же — завтра? А жена? А сын? Вещи наши остались в Серпухове...
Отчего-то нахмурившись, старец заявил:
— Я про вещи ваши говорить не хочу. Знаю лишь о жизни и смерти. Ну, а ты волен поступать, как изволишь.
Вышли от игумена потрясённые. Первым отозвался Григорий:
— Не желаю делаться зодчим. Не лежит душа.
И Мария завозмущалась:
— Как это — теперь отправляться в Нижний? Все мои наряды, камни драгоценные, украшения, сундуки, ларцы — бросить навсегда? Всё моё приданое? Ни за что.
Грек пробормотал:
— Я и сам в смятении. Без тебя и Гриши ехать не могу. Но ослушаться Сергия тоже страшно. Слышала — «о жизни и смерти»? Говорил не зря. Нас по именам называл, хоть и видел впервые, и ему никто не докладывал.
Маша продолжала упрямиться:
— Мне он не понравился. Вредный старикашка. Плёл про будущего дитятю. «Мальчик, Николай»! Глупости какие.
— Погоди, не злись, — попытался успокоить жену художник. — Что-нибудь придумаем. Я поговорю с Дионисием, он епископ, человек разумный, сведущий. Целый день и ночь ещё впереди, разобраться успеем.
Молодая новгородка упёрлась:
— Говори не говори, я уже решила. Никаких Нижних. Не успела освоиться в Серпухове — снова уезжать! Этого ещё не хватало!
Феофан тоже рассердился:
— Перестань кряхтеть! Ты моя жена. И последуешь за мной, как тебе велю.
Та презрительно фыркнула:
— А жена — не холопка. Коли откажусь, то, небось, не прибьёшь.
— Не прибью, конечно. Но спрошу одно: что тебе важнее — я или приданое?
Женщина не знала ответа и сочла нужным разрыдаться. Оба Дорифора начали её успокаивать, но она только огрызалась:
— Прочь подите, прочь! Никого не желаю видеть!
Весь в расстроенных чувствах, Грек отправился в келью к Дионисию. Тот сидел в обычном платье простолюдина — домотканой косоворотке и портах — в чём сбежал из Москвы, изменяя внешность. Борода и волосы имел златокудрые, а глаза такие же синие, как у Радонежского, только чуть темнее. Познакомились, выразили взаимное уважение. Феофан сказал:
— Мне отец Сергий напророчил путешествие с тобой в Нижний Новгород. Я, конечно, рад, но уж больно неожиданно получилось. Маша, моя супруга, ехать без домашнего скарба не может. Я один тоже не поеду.
Архипастырь протянул руку и похлопал ею по запястью художника:
— Положись всецело на слова игумена. Он дурного не присоветует. Обладает даром предвидения, знает все события наперёд, даже день собственной кончины.
Но в подробности предстоящего посвящает лишь избранных. Ты — один из них. Он тебе и твоим родным предлагает уберечься от гибели.
— Как нам поступить, вразуми?
— Выбирай из трёх. Никуда не ехать и подвергнуться смертельной опасности, — раз. Ехать одному, чтобы сын и жена последовали позже, но при этом надежды на их спасение мало, — два. Ехать всей семьёй, поручив имущество Серпуховским князьям — те его сохранят, после отдадут, — три.
Софиан молчал, нервно размышляя. Дионисий продолжил:
— Сам-то я в Нижнем не останусь. Побегу на юг, отдохну в Сарае-Берке у епископа Матфея, моего ученика, а потом, через Трапезунд, устремлюсь к Царю-граду. Попытаюсь убедить Патриарха не давать благословение самозванцу Митяю.
Живописец, отвлекаясь от своих размышлений, сразу же сказал:
— Без тебя, без твоей поддержки мы ведь пропадём в Нижнем!
— О, не беспокойся. Я тебя устрою, как должно. Подыщу жильё, познакомлю с надёжными, верными друзьями. А обосновавшись, примешься за дело. Коего у нас для тебя очень, очень много — после разорительного набега Арапши. Надо восстанавливать Спасский собор и соборную церковь Благовещенского монастыря. И другие многие храмы ожидают поновления росписей. На трёхлетие точно хватит! А затем, Бог даст, возвратишься — либо в Серпухов, либо в Москву.
Дорифор кивнул:
— Мне приятно слышать все твои посулы. Сердце наполняется радостью от надежд на творчество, на возможную пользу русским людям... Но позволь вначале обсудить эти предложения со своими. Как они посмотрят? Захотят ли присоединиться — нынче или позже? А теперь поведай: коли ехать вместе, то в какие сроки?
Суздальский епископ ответил:
— Завтра поутру покидаю пустынь. Медлить не могу.
— Понимаю, что ж. И приму решение быстро.
Разговор с женой получился трудный. Та вначале слушала молча, отвернувшись и надув губы. А потом произнесла грубовато:
— Если так не терпится — поезжай. Только без меня. Я добро не брошу.
Он приобнял её за плечи:
— Не упрямься, дорогая, остынь. Будем живы — купим всё, что надо. А в могилу драгоценности не возьмёшь. Это побрякушки.
Увернувшись, новгородка сбросила его руку:
— Не желаю! Слышишь? Не желаю! Мама подарила мне гривну шейную — дар ея бабушки покойной, — переходит из поколения в поколение. Тоже «побрякушка»? Тоже — псу под хвост? Как ты смеешь, Грек?
Феофан взглянул на супругу грустно: