Страсти по Феофану
Шрифт:
— Мальчик, сын... — удовлетворённо вздохнула та. — Николай, Николенька...
— Да уж, подгадала к Николиному дню. Это добрый знак!
— Добрый, добрый, — прошептала Маша, а сама со страхом подумала: предсказания Сергия продолжают сбываться; он грозил смертями — неужели из них кто-нибудь погибнет? Верить не хотелось. При рождении новой жизни отметаешь чёрные мысли с ходу.
Вскоре после родов навестили Марию Васильевну Серпуховские князья, принесли подарки: распашонки, одеяльца, подгузники. А Владимир Андреевич, точно маленький, тарахтел погремушкой. В сотый раз заверили молодую, что не бросят её одну с пасынком и сыном, станут помогать. Новгородка спросила:
Но весной 1380 года простудился Григорий и едва не преставился от сильного жара, еле его спасли. Поправлялся медленно, лишь в июне месяце начал выходить на крылечко — похудевший, бледный. Жаловался мачехе: «Вот из-за меня отложили поездку в Нижний...» Та пыталась его утешить: «Да при чём здесь ты? Мы про папеньку нашего ничего не знаем — жив ли, нет ли? Вдруг поехал дальше, возвратился в Каффу или же осел где-нибудь ещё? Наобум ехать боязно... И потом вокруг неспокойно — сказывали князь Владимир Андреевич: там и сям татарва шурует, точит на Москву зубы. Нет уж, отсидимся пока».
Но была ещё и другая причина, о которой она, разумеется, умолчала: связь с правителем Серпухова. Всё произошло на Масленицу, как-то невзначай и довольно просто: он зашёл проведать «соломенную вдову», и, оставшись наедине в горнице, оба они ощутили столь непреодолимое желание близости, что забыли напрочь о приличиях, совести, долге и моральных принципах. Жажда сладострастия помутила разум. И мужчина, и женщина насыщались друг другом с неким животным остервенением, истово, безудержно, и одновременно впали в экстаз. А потом, отсоединившись, не могли понять — что же это было такое? Удовлетворение плоти или нечто большее, страстная любовь? Устыдившись и застеснявшись, торопливо расстались. Позже выяснилось, что подобный порыв не явился случайностью. Князь захаживал регулярно, превратив свидания в жизненную потребность. Слухи поползли по Кремлю-Детинцу и достигли, наконец, ушей Елены Ольгердовны. Гедыминовна затеяла крупный разговор с мужем. Поначалу растерянный, он пытался отрицать очевидные вещи и вины не признавал; но, припёртый к стенке, попросил прощения, клятву дал закончить эти грешные отношения. А тем более назревала война, и один Господь знал наверняка, кто вернётся назад с поля боя.
Брань же затевалась нешуточная. Крымские татары неожиданно потребовали от Москвы большей дани, чем уговорились с Кочевиным-Олешеньским. Дмитрий Иванович для переговоров снарядил в Солхат нескольких бояр. Те в Рязани 23 июня узнали, что Мамай с армией движется на север, и поспешно возвратились домой. Москвичи немедленно стали собирать войско.
Силы были примерно равными. Рать Мамая составляли, кроме конников-татар, нанятые в Суроже и Каффе генуэзцы, а ещё аланы с черкесами; к ним примкнули рязанцы, ненавидевшие Москву. О своей поддержке объявил и литовец Ягайло Ольгердович (брат Елены Серпуховской), обещая к 1 сентября присоединиться к Мамаю около Дона.
Впрочем, литовцы в своих симпатиях разделились: два других Елениных брата, тоже православные, Дмитрий и Андрей, выступили вместе с Московией.
Дмитрий Иванович съездил к Сергию Радонежскому испросить у него благословения. Троицкий старец напророчил князю победу и направил на сечу двух своих иноков — Пересвета и Ослябю.
Выступил с войском Владимир Андреевич, ярославские дружины и другие князья — Фёдор Белозерский, Юрий Мещёрский, Глеб Брянский и Андрей Муромский. (Суздальцы, нижегородцы и тверичане соблюдали нейтралитет, а Великий Новгород вообще автономию).
Общий смотр войск Дмитрий Иванович произвёл в Коломне 15 августа. Численность его рати не превышала 30 тысяч человек.
И хотя у Мамая было примерно столько же, но татары имели больше конников. Чтобы получить ощутимый перевес, крымский темник ждал Ягайлу, стоя в устье реки Воронеж, а литовец со своей армией находился от него в 25 вёрстах.
1 сентября москвичи переправились через Оку.
5 дней спустя были на берегах Непрядвы.
А 7 сентября форсировали Дон, так как знали, что литовцы уже на подходе и необходимо их опередить.
Русские и татары встали друг против друга на Куликовом поле. Началось сражение ранним утром 8 сентября поединком двух богатырей — Пересвета и Челубея; оба при столкновении на конях погибли. Следом пошло побоище. Дмитрий Иванович воевал как простой ратник, и под ним убили двух скакунов. Раненный, контуженный, он упал на землю, затерявшись в общем месиве схватки. После четырёх часов страшной бойни неприятель начал одолевать.
А Владимир Андреевич, находившийся, по приказу брата, в рощице в засаде, спрашивал Боброка-Волынского: «Ну, пора, пора?» Но глава думы, воевода медлил: «Нет, ещё нельзя, ветер дует нашим прямо в лицо». В это время противник начал обходить русский строй, чтобы выйти в тыл. Слава Богу, ветер переменился, и Боброк скомандовал: «Что ж, теперь пора!»
Неожиданная атака Серпуховского князя и решила дело — враг заколебался и побежал. Сам Мамай, наблюдавший за ходом рукопашной с холма, вместе со своим окружением тоже в панике отступил. Конница Владимира Андреевича прогнала татар до реки Мечи и завоевала их становище.
Каждая из сторон потеряла больше половины своей рати.
Пали воеводы Николай Вельяминов, Михаил Бренок, князь Фёдор Белозерский, инок Ослябя, многие, многие другие. По пути домой, москвичей, израненных и измученных, добивали свои же — рязанцы, — уничтожив не менее половины из всех оставшихся...
Князь Олег Рязанский убежал в Литву к Ягайле. Сам Ягайло, так и не успев на подмогу к Мамаю, повернул назад и благополучно избежал столкновений с русскими.
Дмитрия Ивановича разыскали раненым, без сознания, но живым. В честь победы за Доном славный потомок Александра Невского получил прозвище Донской. А его двоюродный брат, князь Владимир Андреевич, стал именоваться Храбрым.
Он вернулся в Серпухов в первых числах октября. Город встретил его не слишком торжественно: многие оплакивали погибших. Отслужив панихиду, сидя после поминок в гриднице, муж сказал Елене Ольгердовне:
— Дмитрий вне опасности, слава Богу. Он уже отправил послов к хану Тохтамышу в Сарай — выразить почтение и ещё раз подтвердить свою преданность. Дабы тот, не приведи Господи, не подумал зря, будто москвичи против всех татар вообще. Воевать ещё и с Сараем мы теперь не в силах.
— Тохтамыш намного серьёзнее, чем Мамай, — согласилась жена.
— Как вы здесь без меня? — перешёл на житейские темы Храбрый.
— С Божьей помощью всё идёт своим чередом. Дети и я здоровы, урожай ноне неплохой... — Женщина помедлила. — Но тебя ведь интересует, я думаю, новгородка с семейством?