Страсти по Феофану
Шрифт:
Русское посольство собиралось прибыть на родину на исходе лета 1381 года. Дионисий остался в Константинополе — добиваться отмены несправедливого, с его точки зрения, решения...
Этот рассказ Малахии Философа совершенно потряс Дмитрия Донского. Он, во-первых, очень расстроился из-за гибели друга — Михаила-Митяя (да ещё, судя по всему, насильственной гибели). Во-вторых, возмутился действиями русского посольства. Кто такой Пимен? Кто его звал в митрополиты? Почему пошли на подлог, против воли князя? В-третьих, русская
Кое-как справившись с унынием, он поехал советоваться со своим новым духовником — Фёдором Симоновским, доводившимся племянником Сергию Радонежскому. Тот сказал однозначно — надо звать на митрополичий престол Киприана. Поразмыслив несколько дней, Дмитрий согласился. И велел Фёдору возглавить посольство в Киев... В общем, Пасху 1381 года давний доброжелатель Феофана Грека — Киприан — праздновал в Москве. У художника появился шанс быть прощённым и благополучно вернуться в Серпухов, а затем, вероятно, в столицу.
Впрочем, Маша его не ждала. И давно покинула прежние серпуховские палаты. Дело вышло следующим образом.
Князь Владимир Андреевич не единожды пытался примириться с супругой, но Елена Ольгердовна, гордая литовка, на уступки не шла. А в конце очередного неприятного разговора сказала: главное условие — этой негодяйки в нашей вотчине больше не должно быть. Муж ответил согласием. И, недолго думая, приобрёл для любовницы двор в Москве, за Китай-городом, на довольно уютной улочке, где располагался в том числе и Симонов монастырь. Поздней осенью 1380 года женщина с ребёнком туда переехала. А спустя какое-то время Дмитрий заговорил об этом с двоюродным братом. Он спросил насмешливо:
— Правду бают, будто бы завёл себе любушку на торговой стороне? Ай да хват! Хороша собою?
Серпуховский князь без особого желания произнёс:
— Ты ея видал... Помнишь, ездили всем миром на моление в Троицкую пустынь? Был со мной иконник из греков. Вот его жена.
У Донского хитро прищурился левый глаз:
— Как, тот самый Грек, что бежал из-под конвоя в Ярославле? Уж не ты ли ему помог?
— Что ты, братец, как можно думать?..
— Я не о побеге. А наоборот, уж не ты ли подстроил, что его заподозрили в дружбе с Ванькой Вельяминовым? Сам подвёл постылого мужа под монастырь?
Покраснев, тот ответил хмуро:
— Вот ещё чего не хватало... даже не держал в мыслях...
— Нет, сознайся, милый, сознайся!
— Говорю: совпадение, больше ничего.
— А Елена Ольгердовна знают? Чай, считают тебя образцом добродетели, преданным супругом? Вот ужо открою ей глаза на твои делишки!
Но Владимир Храбрый махнул рукой:
— Ты шутить изволишь, а моё сердце — знаешь, как болит? И Елену люблю, и Марию. Каждую по-разному, но люблю. Не могу без них. Как быть?
Посерьёзнев, Дмитрий посоветовал:
— Брось чудить и остепенись. Пошалил — и будя. Ты ведь не простой горожанин, а князь, мой двоюродный брат — и, случись что со мною, опекун маленького Васи. Надо ж понимать!
— Понимаю, конечно. Только сердцу-то не прикажешь, нет.
— Ты — обязан. А иначе поссоримся.
— Обещаю бросить.
Но с разрывом не торопился, ездил к Маше часто и не заговаривал о плохом, пользуясь сумятицей — вестью о кончине Михаила-Митяя и призывом Киприана в митрополиты. Дотянул до начала лета 1381 года. Дальше медлить уже было неприлично. И, хватив для верности фряжского вина, поскакал на последний разговор.
Новгородка встретила его, как всегда, приветливо, ласково, предложила вначале сесть за стол, а потом уж перейти в спаленку. Храбрый же стянул её руки со своих плеч и сказал чужим, хриплым голосом:
— Ни к чему, Маруся, не надо. Мы должны объясниться.
— Что-нибудь стряслось? — испугалась она.
— Да, само собою. Не могло не стрястись... рано или поздно... — Он помял пальцами виски. — Слухи о моих гостеваниях у тебя доползли до Димитрия. Он меня ругал, унижал, высмеивал... Обязал одуматься и порушить нашу с тобой любовь. А иначе отлучит от двора.
У жены Феофана подогнулись колени, и она беспомощно села на лавку. Слабо произнесла:
— Ты решил порвать?
По его лицу пробежала нервная судорога. Князь ответил:
— Вынужден, прости. Что прикажешь делать? Дмитрий — старший брат, значит, по уставу, мне заместо отца. А отцам прекословить — грех.
Тяжело дыша, женщина ответила:
— А меня оставлять одну-одинёшеньку — что, не грех? К мужу — не вернуться, без деньги в ларце, с малым Коленькой да ещё с будущим дитём!
Он опешил:
— Как — с дитём? Что ты мелешь-то?
— Да, с твоим дитём. Давеча глядела меня бабка-повитуха. На четвёртом месяце я.
— Ах ты, Боже мой! Вот ведь неприятность...
Маша побелела:
— Неприятность?! Ты считаешь наше с тобой дитё неприятностью? Дар Небес, Божий Промысел — тяготой, досадой? Образумься, княже! Как тебе не совестно? — и заплакала.
Повелитель Серпухова смешался вконец:
— Душенька, не надо... Я тебя не брошу. Верь мне, дорогая, не брошу...
Новгородка спросила, недоверчиво посмотрев на него мокрыми глазами:
— Правда, что ль? Всё оставишь по-старому? Несмотря на Дмитрия?
— Нет, пойми, всё оставить по-старому нам с тобой нельзя. Я тебя не брошу в том смысле, что продолжу помогать — и вниманием, и деньгами. Ты с ребятами не почуешь ни в чём нужды... Только видеться будем редко-редко. Разумеется, как друзья...
— Как друзья!.. — воскликнула она с огорчением. — Вот она, отплата за мою нежность и любовь! За мою порушенную семейную жизнь!..