Страсти по Гоголю, или «Мёртвые души – 2»
Шрифт:
Но сейчас не об этом речь – это всё частности, мелочи жизни, как говорится, которые, поднатужившись, можно и перенести, потерпеть маленько. Главное, есть работа в Москве, и есть заработки, которых во Владимире и вовсе нету. А без работы человеку нельзя – без работы мы все сопьёмся в два счёта, с голоду передохнем…
Ночная работа охранником мне в целом нравится: нет дневной надоедливой толкотни и нет людей, от которых традиционно одни проблемы. Мы, сугубые провинциалы, не привычны к московскому вечному шуму и суете: они быстро нас всех утомляют и раздражают. А ночью одни только машины ездят мимо будки, которым лишь надо шлагбаум открыть да проверить, что они ввозят на территорию и что вывозят. И начальства нашего нет перед носом, которое вечно всем недовольно, и только штрафами нас и выговорами мордует, да дополнительными обязанностями.
Сначала мы с шурином работали в одну смену и на одном посту, что для
И я без него, без шурина-то, затосковал с незнакомым напарником, нахрапистым молодым туляком, бывшим парикмахером по разговорам, малым жадным и нахальным до невозможности, который всё с шоферов оброк брать пытался, мзду за проезд, – за что его в итоге уволили. И правильно сделали, надо сказать: мне такие деляги и ловкачи, да ещё и барышники-крохоборы вдобавок и самому не нравятся.
После него, этого туляка бессовестного и барыжного, мне и привели в помощники новичка Валерку. Парня, который мне сразу же приглянулся, пришёлся по сердцу что называется – тем, главным образом, что держался спокойно и уверенно с первого дня, с неким достоинством даже как со мною, напарником своим, так и с начальниками, да и с шоферами теми же; левачить никогда не пытался, избави Бог, не нахальничал на посту, норов не проявлял, не сачковал и не тарахтел без умолку. И в душу ко мне не лез с расспросами и разговорами, что существенно, чего я не переношу и от чего завожусь и нервничаю… Но главное, чем он меня поразил в первую же с ним смену, ошарашил прямо-таки – так это своим насмешливым заявлением, что был он, якобы, коренным москвичом; причём – москвичом образованным, не чушкарём, не работягою.
Поначалу-то я этому не поверил – решил, что новичок врёт, покрасоваться передо мною хочет, солидности себе добавить, “весу”. У нас ведь на Горбушке-то москвичи не работали, как правило, – ни продавцами, ни грузчиками, ни сторожами, – а работали одни приезжие, “лимита”. В лучшем случае – жители Московской области, у кого в столице не имелось ни кола, ни двора, ни прописки, и кому здесь элементарно деваться некуда было, харчами перебирать и гонор начальству показывать: туда, мол, пойду работать, а туда не пойду, извините, не по чину мне, не по статусу. Я об этом так ему, помнится, и сказал, с некоторым презрением даже, когда стояли и беседовали с ним возле шлагбаума, знакомились и притирались: да ладно, мол, тебе, Валер, “свистеть”-то! Если ты, мол, москвич – то какого хрена сюда к нам, в наш отстойник торговый забрался, который уважающие себя москвичи за версту обходят, за две версты? Но он молча достал из кармана паспорт и показал мне его, смеясь. И там действительно было написано, чёрным по белому, что он – коренной москвич, родился и вырос в столице, паспорт здесь получал и был постоянно прописан по Новозаводской улице в доме №11.
– А чего же ты тогда к нам-то сюда залетел, Валер, не понял?! с какого такого дикого перепою?! – ошалело спросил я его, возвращая ему документ и глаза тараща. – Ведь вам, москвичам, здесь в столице любые конторы и двери открыты, даже самые блатные и высокооплачиваемые. А ты тут за копейки рядом со мною будешь пахать, в дерьме нашем зловонном копаться. Да ещё и ежедневно п…здюли огребать от начальства – это как пить дать. Тут все у нас огребают.
– Я сюда временно к вам устроился, на месячишко всего, по договору, – спокойный ответ последовал. – Чтобы и к дому поближе работать: я сюда на Горбушку пешком прихожу, – и времени свободного побольше было… Я сейчас заграндокументы оформляю, – подумав, уточнил Валерка. – На выезд из страны. В Германию на ПМЖ хочу умотать, от нашего бардака и бл…дства подальше, которые достали уже, которые сил терпеть уже нету. А пока документы оформляются – это дело небыстрое и канительное, – я и решил сюда устроиться, перед отъездом хотя бы на хлеб и колбасу себе и семье заработать, у родителей и тёщи на шее не сидеть. Мы в Германию с женой и дочкою ведь уезжаем. Поэтому жена тоже пока не работает: по ОВИРам почти ежедневно носится, по ЖЭКам и паспортным столам, всякие мелочи там утрясает, и дома без дела сидит, и соответственно без зарплаты. У нас сейчас с ней каждая копейка на учёте. Я – единственный кормилец.
–…А до этого ты где работал? – поражённый услышанным, спросил я его, с мыслями разбежавшимися собираясь, – специальность какая у тебя? По виду-то ты вроде не мальчик, тебе не 20 лет. Семьянин, к тому же. Должен был поэтому где-то трудиться, что-то делать, производить, кормить жену и дочурку.
– Ты прав, Вить, я уже далеко не мальчик, – продолжая улыбаться приветливо и спокойно, ответил мне на это Валерка. –
–…А потом чего? Ну-у-у, с этим твоим институтом, в котором ты столько времени “оттрубил”? Закрыли, что ли, а вас всех за забор? – за ненадобностью?
– Да нет, не закрыли: стоит ещё институт. И одуревшие от безделья сотрудники там ещё по углам отираются, как я слышал. Сидят – и “у моря погоды ждут”; или “когда рак на горе свистнет”… Это я просто решил уволиться оттуда: летом 1995 года плюнул на всё, написал заявление на расчёт и пустился на “вольные хлеба”. Сначала в автосервис устроился к брату, потом – в торговлю, в бизнес вынужденно ушёл, которым все сейчас у нас занимаются, на котором прямо-таки помешались люди.
–…Я чего-то не понял, Валер, мысль твою не догнал, – затряс я тогда головой очумело, принимая болезненное выражение на лице и заметно лоб морща. – Растолкуй поподробнее: зачем тебе надо было из такого престижного места в торговлю-то уходить по собственной воле, в бизнес этот вонючий, где кроме жулья и грязи нет ничего и не будет? За каким лешим понадобилось менять свой белый крахмальный халат, как ты говоришь, тишину кабинетную и перспективу на засаленную охранную робу и убогую будку нашу, в которой впору собак держать, а не людей служилых?! Сидел бы сейчас там, в тепле и светлее, и уюте – и в ус бы не дул. Поди, плохо!… И зачем тебе надобно из Москвы – опять-таки, не понимаю, не соображу, не врублюсь, хоть убей! – из дома родного, насиженного и намоленного, где у тебя есть всё, наверное, включая сюда и родителей, в какую-то сраную Германию уезжать, к чужим незнакомым людям?! К немцам – к тому же, фашистам, где ещё неизвестно, как у тебя всё сложится?… Ну ладно я тут у вас бомжую четвёртый год уже, рвань приезжая, неграмотная, случайными заработками перебиваюсь, снимаю углы: у нас в Гусь-Хрустальном после развала СССР вообще никакой работы нету, за которую б регулярно деньги платили. Хоть плачь. И пока, увы, не предвидится… Но это, надеюсь, – временное явление, постперестроечное и вынужденное. Надеюсь, верю и жду, что будет и у нас работа, что когда-нибудь переменится жизнь, и к прежнему всё вернётся… Да и Москва – это тебе не Германия: тут родные русские люди повсюду, родной русский дух; тут половина нашей Владимировской области, наконец, временно промышляет… Но ты-то! ты чего дёргаешься и суетишься, столичный коренной житель, по автосервисам и торговым точкам уже второй год мотаешься, грязь вместе с нами месишь, имея такую специальность, диплом, квартиру, прописку и связи?! Сначала с престижной работы уволился непонятно с чего! А теперь и вовсе Родину хочешь покинуть, где у тебя есть всё, повторю, для сытой и комфортной жизни – семья, здоровье, родственники и друзья, отчий дом, отец с матерью?! С жиру что ли бесишься, Валер?! Или с дуру?!…
Валерка хмыкнул на эти мои слова, недовольно поморщился и скривился: видно было, что они ему совсем не понравились, покоробили даже, а может и оскорбили.
–…Я богачом никогда не был, “хомячком” изнеженным и избалованным; родился и вырос в простой московской семье, где вечно копейки считали, “пахали” от зори до зори, скандалы из-за лишней потраты устраивали, – подумав, произнёс он, на меня не глядя. – И дураком меня тоже никто никогда не считал. Так что твои замечания, Витёк, не по адресу.
После этого он демонстративно отошёл от меня, остановился с другой стороны шлагбаума в ожиданье машины, сигарету начал нервно курить, давая этим понять, что разговаривать со мной больше не собирается, что обиделся. И больше мы с ним в ту смену о личном уже не беседовали. Только о служебном, и очень коротко: “открой”, “запиши”, “проверь и впусти”. Да ещё утром сухо сказали друг другу “пока” – и разошлись, чтобы через два дня вечером у ворот опять встретиться…
2