Страсти по Гоголю, или «Мёртвые души – 2»

Стрекалов Александр

– И вот бригада добровольцев-помощников в полном составе уже в апреле месяце начинала готовиться к отъезду, бегать по бухгалтериям и руководству, по кладовщикам – запасаться деньгами, вещами, инструкциями и всем тем, что будет необходимо в деревне. Во второй половине мая они уезжали туда квартирьерами и обустраивали отведенную под общежитие школу или же старый клуб: кровати туда таскали со склада, матрацы, постельное бельё, лопаты с граблями и тяпками – всё то, что требовалось, одним словом, что выделял колхоз в их полное распоряжение. Потом они на прикреплённой колхозной машине мотались за продуктами по магазинам, возили продукты в столовую, складировали, отвечали за них, снабжали продуктами поваров, прикреплённых баб деревенских.

– А когда всё было готово, они звонили в назначенный час в Москву, прося присылать работников, которых они регулярно встречали и расселяли, командовали которыми, направляли в столовую и

на работу в поле. В общем, превращались на последующие четыре страдные месяца в этаких колхозных начальников-корольков, которые жили как у себя на даче всё лето и половину осени, были, что называется, при еде, при питье и не в обиде. Да и какая обида? за что? – когда казённых денег у них без счёта было, за которые они лишь формально отчитывались осенью в Москве липовыми ведомостями; в холодильниках – горы еды, под койками – ящики с водкой. Да ещё и куча молоденьких девочек-инженеров под боком, сменявших одна другую в течение всего лета, в колхозной общаге скучавших без дела по вечерам. Красота! Только успевай выбирай любую, и потом пускай слюни и всё остальное, что внутри кипело и мешало жить… Они и пускали, не церемонились и не ленились, шакалы, умело совращали соплюшек зелёных, доверчивых, склоняли к пьянкам ежевечерним, к сожительству и разврату. И спрятаться от них было сложно, циничных и бессовестных прилипал. У девчонок, что в лапы к ним попадали по слабости и по дурости, шансов чистыми и непорочными выбраться обычно не было. Всё они там этим похотливым пошлякам оставляли до капли – девственность, чистоту, кошельки…

– Зато бригадир и компания были на седьмом небе от счастья, от сладкой и привольной жизни такой. Всё лето и осень никакого надзора и дисциплины, никакой тебе проходной. Единственный начальник – инструктор столичного горкома партии, тихий и неприметный мужичонка пред’пенсионного возраста, неграмотный и потому некичливый. Он учёных инженеров сильно побаивался, не вмешивался в их дела и всё лето только и делал, что валялся на койке в своей пропахшей табаком комнатушке, беспробудно спал – потому что не просыхал от водки. Так что де-юре начальник на сельхоз-работах был, а фактически его там не было. Чем не рай для пьяниц, развратников и лежебок, к которому некоторые человекоподобные существа всю свою жизнь стремятся…

– Сами они, эти прожжённые мафиози, на полях не показывались, естественно, граблями и лопатами не махали, мешки с картошкою не ворочали, с удобрениями. Упаси Бог! Их делом было встретить командированных сослуживцев, разместить где положено, распорядок дня рассказать и обеспечить постельным бельём и инвентарём рабочим. Да ещё утром всех разбудить в назначенный час, накормить, посадить в полевой автобус и отправить к бригадирам-колхозникам, которые на сельхозугодиях всем заправляли. Отправил всех в поле, сам позавтракал поплотней в опустевшей столовой – и потом целый день отдыхай: ходи-посвистывай только, слушай птиц, дыши свежим воздухом. А вечером и всю ночь водку пей, развлекайся с девочками… Правда, за порядком в школе надо было следить, за трудовой дисциплиной. Но и тут им, засранцам, фартило, ибо дисциплину, помимо них самих, мало кто нарушал. Потому что мало кто мог сравниться с ними по количеству выпитого… Единственной их работой в колхозе, фактически, было бумагу каждому командированному под конец выдать о количестве трудодней – в институтскую бухгалтерию для отчёта. За которой, бумагой, ещё надо было побегать да перед ними, алкашами, покланяться. Ведь дело-то касалось отгулов и премиальных, из-за чего даже и некоторые сотрудники-“старики”, ведущие инженера со стажем, в колхоз на уборку ездили. В общем, работа у этих ушлых парней была воистину райская. Всё лето в деревне баклуши бьёшь, сыт и пьян, нос в табаке; да ещё и сам себе голова, что главное. Чем тебе не пансионат или дом отдыха подмосковный!…

– Осенью, когда уборочная заканчивалась, они, эти колхозные мафиози во главе с бригадиром – толстым, потным, вонючим, хитрющим и злобным евреем по кличке “Партос”, у которого, как у хорошей бабы, задница была гораздо шире плеч, рыхлые дряблые ляжки и зенки прищуренные как у жулика, который по слухам пидаром был, – так вот эти отожравшиеся на вольных хлебах “хомячки” устраивали прощальный банкет с колхозным начальством на оставшиеся казённые деньги – не просто так остававшиеся, разумеется, с умыслом. Потом делили между собой и развозили по московским квартирам закупленные про запас продукты: тушёнку ящиками, сахар, картошку и крупы мешками, – прихватив для кучи лагерное новое постельное бельё, матрацы, подушки и одеяла. Всё это подпоенными колхозными кладовщиками безжалостно списывалось как утиль и уходило налево – продавалось, как правило, столичным соседям, родственникам и друзьям. После чего на колхозном же автобусе эти “герои-целинники” с шиком возвращались в Москву – их “благотворительная трудовая” миссия на этом заканчивалась…

– В

Москве они оформляли себе отпуска и отгулы аж до Нового года за летнюю переработку, получали в кассе огромные деньги – скопившиеся многомесячные зарплаты и премиальные, – после чего начинали опять гулять. Теперь уже дома, в столице… В институте появлялись после новогодних праздников, где про них почти уже забывали. Несколько месяцев на предприятии проболтаются, языком в курилках почешут, анекдоты потравят между собой – и потом опять к колхозу готовиться начинают, по бухгалтериям бегать, по руководству и кладовщикам. Это у них очередной жизненный цикл или круг начинается. Но не ада, а рая, естественно, советского, коммунистического…

– Начальство с научно-исследовательской работой к ним даже и не подходило, не пробовало. Какая от таких прохиндеев работа! какой прок! – когда они только про колхоз, про деревню ежедневно и думали… К тому же, у педрилы-“Партоса” этого, как я слышал, даже и высшего образования не было: какой-то техникум только. Может быть даже и кулинарный: не удивлюсь. Он к нам в НИИ по блату попал: родственники какие-то у него в нашем институте работали. Крутые! Они его, упыря, и пристроили, и опекали все годы. Оттого он у нас королём себя всю дорогу и чувствовал, фигурой воистину неприкасаемой. А сейчас, по слухам, и вовсе должность инженера себе получил, гнида. Это с дипломом кулинарного техникума-то!!!…

7

– Подобным же образом, – откашлявшись и отдышавшись в очередной раз, и новую запалив сигарету, стал рассказывать мой уже заметно уставший напарник следующую историю-байку про бывшую свою контору, которая в нём один лишь сплошной негатив вызывала, заметно портила ему настроение, – подобным образом у нас в институте успешно существовала все перестроечные годы и «мафия пионер-лагерная». Которая прикрылась сама собой лишь при президенте Ельцине, после развала СССР, когда молодые сотрудницы, малолетних детишек имевшие, от нас разбежались быстренько; а добротные подмосковные пионерские лагеря тихой сапой приватизировать начали ельцинские подельники и сторонники, в бордели и притоны их превращать, в элитные кабаки и клубы…

– Возникла же она, эта “мафия”, ещё при Леониде Ильиче Брежневе, опять-таки, но силу и размах набрала уже после него. Причиной же возникновения стали следующие обстоятельства: расскажу тебе и про это, Вить, коли ты ещё не устал меня лицезреть и слушать. На нашем предприятии в середине 1970-х годов был построен в Московской области, на реке Истра, пансионат для сотрудников, летом использовавшийся как пионерский лагерь по просьбам трудящихся, которым очень хотелось, естественно, вывозить своих детишек и внуков на воздух, подальше от душной Москвы; да и самим от них отдыхать, шумных и непоседливых. И поначалу, как мне институтские старожилы рассказывали, весь обслуживавший персонал лагеря набирался из жителей Подмосковья – и технические работники, и повара с сантехниками и уборщицами, и воспитатели с пионервожатыми; был даже конкурс. Но потом стали возникать проблемы с набором молодых местных девушек-пионервожатых, студенток различных педагогических и медицинских техникумов по преимуществу: работа в лагере становилась для них не престижной, не привлекательной, и они подрабатывали уже в Москве, где были большие возможности и большие заработки, и домой приезжали редко… И тогда руководство НИИ решило набирать пионервожатых из числа собственных молодых сотрудниц, которых становилось всё больше и больше из года в год, а работы для них не было, и которым сулили за это целую кучу выгод: бесплатно поить и кормить все три летних месяца, давать отгулы за летнюю переработку, сохранять оклады и премии; но главное – позволять брать с собой на всё лето собственных детишек в лагерь, у кого они были, конечно же, и бесплатно проживать там с мамами в одной комнате, как и дома, в семье.

– Предложение оказалось очень заманчивым, и на него откликнулись многие. «Уж лучше в деревне у речки сидеть, чем тут в духоте и без дела всё лето», – быстро смекнули девчонки, после чего бежали в профком записываться; расстраивались даже, когда кого-то не брали по причине отсутствия мест… Да что там девчонки! – тем сам Бог повелел с детьми возиться! У нас даже и молодые ребята-инженера с удовольствием ездили туда работать – кто физруками, кто массовиками-затейниками или ещё кем. Для них там и вовсе была лафа: работы – минимум, а удовольствий и развлечений всяких – вагон и маленькая тележка. Да ещё и сытная, обильная кормёжка, плюс ко всему, свежий подмосковный воздух, собственный пляж и речка. А по возвращении – сэкономленная трёх-месячная зарплата в полном объёме и куча отгулов: месяца два набегало дополнительно к отпуску. Парни там наливались соком буквально за несколько дней и чувствовали себя всё лето как петухи в курятнике. Некоторые наиболее резвые привозили себе оттуда будущих жён, как правило уже беременных.