Стратегии счастливых пар
Шрифт:
Существует множество наглядных примеров, как отношение родителей в браке ставило в зависимость детей, совершающих часто странные и не поддающиеся логике поступки, выбирающих причудливые схемы собственных браков, с такими же проблемными узлами, с таким же отношением к тому или иному вопросу. Мало кому удается освободиться от негативных символов, полученных от родителей; разве что в случаях откровенного презрения к их форме отношений и выборе противоположных моделей. Хотя и тут неискушенных молодых людей могут подстерегать совершенно неожиданные ловушки.
Александр Блок может служить любопытной и одновременно типовой иллюстрацией неспособности освободиться от «проклятия» родительской модели. Его отец, согласно многим оценкам, «был непригоден к семейной жизни по причине какой-то атавистической, ненормальной жестокости», «держал жену впроголодь, бил ее», «был клиническим садистом, мучившим двух жен и окончившим свои дни одиноким неопрятным душевнобольным». Мать, по убеждению окружающих, тоже была если не истеричкой, то, по меньшей мере, нервной и болезненно капризной особой, впадающей в припадки беспамятства и меланхолии. Ее часто преследовали мрачные думы о том, чтобы лишить себя жизни, вылившиеся в три неудавшиеся попытки самоубийства. Наконец, третий персонаж, повлиявший на формирование будущего поэта, – отчим – совершенно примитивный солдат, разговаривавший с ребенком не иначе, как отрывистыми командами, языком тупой муштры, с брезгливостью и презрением. Лишенный любви, Блок не научился любить
Естественно, семейная жизнь поэта оказалась картонным домиком, еще недавно – красивым, а теперь разрушенным до основания. А надломленная психика его жены Любови Менделеевой (дочери создателя знаменитой таблицы) еще долго оставалась в плену долгого унижения; из отношений с Блоком она вышла оскорбленная и полная неверия в возможность быть счастливой. Так и не испытав сладости интимных отношений, уже через несколько лет супруги оказались абсолютно чужими друг другу, закрытыми друг для друга в эмоционально-энергетическом плане, лишенными лекарства чувственного общения. Более того, сам Блок, по всей видимости, в силу подавления родителем и отчимом и отсутствия успокаивающей материнской любви, вырос патологическим ипохондриком, даже мазохистом, ибо стремился к сильным женщинам, которые доминировали над ним. Черной птицей-колдуньей кружилась над сознанием Блока фатальная безнадежность и абсолютная неспособность организации не то что семейного уклада, но даже длительных межполовых и межличностных отношений. Этим злым призраком были врезавшиеся в мозг вечные разногласия между его родителями и вытеснение ими из своей жизни собственного сына. Несмотря на островки страсти в короткой жизни Блока, патологические впечатления детства привели его к ранней смерти, причину которой некоторые смелые авторы трактуют не иначе, как «медленное сознательное самоубийство».
Не менее поучительна история Ги де Мопассана, который так же, как и его пораженные нервными болезнями и пороками родители, не сумел создать семейного уюта, не сумел научиться любить, хотя на редкость ловко управлял страстью. Предчувствуя смертную агонию, которую растянула во времени удавка сумасшествия, писатель, которого называли символом бесстыдства своего века, заявил, что никогда не любил. Правда состояла в том, что могильным камнем для Мопассана стали уродливые отношения его родителей, и даже самоотверженная любовь матери не спасла заблудшую еще в детстве душу сына. Как поспешили зафиксировать биографы писателя-эротомана, его мать отличалась серьезностью и умом, тогда как отец оказался откровенным гулякой с «недалеким умом и слабым характером». Раздоры, происходившие на глазах у мальчика, самым непосредственным образом отразились на его судьбе. Но еще больше, чем семейные распри, на маленького Ги повлияла поведенческая модель отца – нетерпеливого ловеласа, почти не скрывавшего своих стремлений услаждать плоть. Разрываясь между отцом и матерью, Ги оказался не в силах отвергнуть отца; он тихо и безропотно принял для себя его формулу отношения к женщине, тогда как от матери впитал раннюю любовь к эмоционально насыщенной литературе. Исследователи жизни писателя указывают, что после развода родителей одиннадцатилетний мальчик «остался жить с матерью, сильной и волевой женщиной». «Он ее обожал. Отца своего Мопассан ненавидел. Эту ненависть он перенес на всех мужей вообще и до конца дней своих оставался холостяком». Впрочем, существуют и другие мнения на этот счет, а именно: факт «сердечной», по словам Эда Мениаля, переписки писателя с отцом указывает на признание его модели приемлемой для себя. Любя мать, он не сумел взять на вооружение ее отношение к браку, ибо и другие близкие к семье люди приложили руку к тому, чтобы окончательно испортить сценарий его жизни. Для начала стоит вспомнить дядю Альфреда, родного брата матери, который отвергал любовь и предавался самому изысканному разврату (дядя умер за два года до появления самого Ги). Очень многие ранние впечатления Мопассана были связаны с образом демонического и вместе с тем блистающего интеллектом дяди, а А. Лану вообще уверен, что болезненные галлюцинации и появление двойников в видениях писателя передались ему как раз от Альфреда Ле Пуатвена. Но, кажется, картину «дописал» до логического конца друг матери и его учитель Гюстав Флобер, который нередко сопровождал ученика в походах по домам терпимости и поощрял его беспорядочные связи с легковесными порочными женщинами. Разумеется, все это мало способствовало стремлению создать нормальную семью и углубляло дисфункцию любви Ги де Мопассана. Тихий разрушитель, он всю свою короткую жизнь лишь старался убить себя самым изощренным способом, и в конце концов ему это удалось.
Родительские образы сформировали у слишком многих людей стойкое желание отказаться от попыток испытать счастье в семейном жизни. Но диапазон влияния родительских моделей в действительности слишком широк и является поливариантным. Дети способны перестраивать свои собственные модели, если обладают достаточной волей и приобретают в процессе самоактуализации позитивноактивное мышление. Одним из таких примеров может быть жизнь Козимы Вагнер. Эта женщина, очевидно, вряд ли решилась бы на внебрачные и столь шокирующие для своего времени отношения со скандальным композитором, не имей она в качестве вполне принимаемого примера своих родителей. Тот факт, что Козима была внебрачным ребенком знаменитых и руководствующихся исключительно собственными правилами людей – композитора Ференца Листа и писательницы Мари д’Агу, – как бы открывал возможность плыть против течения, действовать в пику общественным представлениям о морали. Начать отношения с женатым мужчиной, будучи замужней светской женщиной, да еще имея детей от мужа, одинаково признаваемого в светском обществе и в музыкальном мире, – для такого резонансного поступка не только нужна воля, но и необходимо известное презрение к догмам. Именно модель отношений родителей наделила Козиму той особой внутренней свободой, на которую способны лишь редкие личности с завышенной самооценкой. А последующая защита семейных ценностей в жизни с Вагнером, по всей видимости, уже является доработанной формулой счастья, результатом осмысления значения семьи для себя самой и для имени своего слишком противоречивого мужа.
Гранитную прочность демонстрируют модели семейных отношений родителей Николая Рериха и Елены Шапошниковой, что не могло не повлиять на их собственные представления о семейной жизни. Неудивительно, что и один из сыновей Рерихов, Святослав, связав свою судьбу с индийской актрисой Девикой Рани, скопировал модель семейных отношений своих родителей и прожил с нею долгую и вполне счастливую жизнь. Вообще надо сказать, что мощная сила родительских моделей прослеживается во всех семьях, где присутствовали духовность и осознание особой миссии. Ничто так не повлияло на отношения в семье Сенеки Младшего и Паулины, Альберта Швейцера и Елены Бреслау, Артура Конан Дойля и Джин Лекки, Михаила Горбачева и Раисы Титаренко, как крепкие, ответственные и серьезные узы собственных родителей. Ко вполне успешному использованию опыта брачных отношений можно отнести семьи Марии Склодовской – Кюри, Эриха Фромма. Любопытный пример доминирования семейной традиции, передаваемой из поколения в поколение, можно найти в судьбе известной шведской писательницы Астрид Линдгрен. В юные годы она испытала серию психических потрясений: насилие и появление на свет нежданного ребенка, отказ от нее родителей в угоду общественной морали, бегство из семьи и горькое одиночество в большом городе. Но девушка не сдалась, не отказалась от смертельно заболевшего ребенка, а свое будущее связывала исключительно с семейным укладом – такова была доставшаяся от родителей незыблемая установка. В результате она оказалась женой своего собственного шефа, мужчины на двадцать лет старше ее, сумевшего разглядеть в глубине печальных, заплаканных глаз своей хрупкой секретарши потенциал замечательной хозяйки дома. Вероятно, не испытывая страстной любви к своему мужу, Астрид создала с ним крепкую успешную семью, ориентированную на здоровое потомство и претендующую на счастье, союз, очень похожий на тот, который она увидела ребенком, – союз собственных родителей, с их добропорядочными правилами, но без судорожной оглядки на мнение окружающих. То едва видимое, пронзительное счастье, которое можно было вырвать у движущейся в тупик судьбы, совершить тот единственно возможный финт, позволяющий фехтовальщику ускользнуть от острия шпаги и нанести ответный удар. Астрид, по всей видимости, оправилась от потрясений юности только через много лет, лишь выговорившись на страницах своих книг, извергнув из себя всю ту боль, которая сформировала в ней мучительный комплекс вины. Кажется, наиболее точное понимание ее самой знаменитой сказки выразил Дмитрий Минченок: «Малыш – это результат угрызений совести Линдгрен, а Карлсон – надежда на избавление от них». Не только эта, но и слишком много других историй убеждают: традиции рода, взгляда на брак и непосредственно отношения в семье родителей, наконец, корректирующее значение религии – это те краеугольные камни, на которых строится воспитательная система брака. И пары, о которых мы рассказали выше, доказали это своей жизнью лучше любого руководства по семейному счастью.
Копирование системы взаимоотношений мужчины и женщины иногда может быть ориентировано не на родителей, а на других, близких к семье людей, которые сыграли в жизни семей значительную роль, послужили примерами для организации всей жизни или развили стремление к определенным достижениям. Здесь нельзя не вспомнить Юлия Цезаря, который в качестве примера для себя избрал родного дядю Мария, сумевшего семь раз добиться высшей власти в республике – стать консулом. Любопытна избирательность копирования качеств дяди. Цезарь с удовольствием взял на вооружение бесподобную способность Мария ловко заигрывать с плебсом, опираясь на его убийственную силу в борьбе с оппонентами. Зато Цезарь совершенно по-иному воспринял слабость дяди Мария к алкоголю. Рассудив, что если даже такой волевой человек, как Марий, страдает от безудержного пьянства, то эту человеческую склонность стоит использовать: сам Цезарь отказался от злоупотребления вином, но старался, чтобы его собеседники не испытывали недостаток в дорогих винах. Цезарь скопировал еще одну страсть знаменитого родственника – к женщинам, но опять на свой лад. Властолюбивый и грубоватый Марий слыл необузданным развратником, да и Цезарь – тоже. Но если Марий использовал власть для достижения чувственных наслаждений, то Цезарь, не брезгуя плотскими желаниями, тем не менее больше использовал интимные отношения для приближения к власти. При этом оба не относились к браку с искренним благоговением, хотя выдавали себя за вполне примерных (с учетом нравов времени) мужей. То есть копирование отношений часто может преломляться, особенно в том случае, когда принимаются во внимание цели, стоящие на шкале ценностных координат выше семьи. Таким образом, Цезарь оказался несносным семьянином, хотя родительская модель выглядела вполне пристойно (в глазах масс и его собственная семейная модель казалась безупречной, и эта хитроумная уловка – тоже заслуга Цезаря).
Негативное копирование прослеживается у английского поэта Джорджа Байрона, который оказался способен испытывать страсть и пламенные порывы любви, но был абсолютно не готов к семейной жизни. Отца Байрона, крайне возбудимую и экзальтированную личность, прозвали в его окружении «сумасшедшим Джеком». Он прожигал жизнь, постоянно участвуя в любовно-развратных приключениях и дуэлях, сменявшихся, как безумные декорации его порочного, скандального мира. Печальным итогом исканий этого человека стало самоубийство; юному поэту в то время было шестнадцать – чувствительный возраст для впечатлений, оставляющих ядовитые следы в памяти.
Мать Байрона многие также считали душевнобольной. Тонко прочувствовавший внутренний мир Байрона Андре Моруа считал его «глубоко уязвленным человеком, который всегда держится настороже», к тому же способен «внезапно приходить в бешенство». Не испытавший настоящей любви со стороны родителей, он до конца своей короткой жизни не избавился от ощущения брошенного ребенка, от острого чувства одиночества. Поэтому его страсть к женщинам, как и желание выразиться, переливая боль души в волнующие строки, были попытками найти свою идентичность, свою форму взаимоотношений с миром. Кажется, он находил ее, когда тешил тщеславие победами на литературном или любовном поприще. В эти моменты он обретал ощущение полноценности, и его личность, словно состоящая из множества разрозненных, разобщенных кусочков, вдруг становилась единым целым. Откуда это стремление к обретению целостности, вполне понятно. Но в данном случае важнее выбор пути: неосознанно молодой Байрон, как и его отец, «вкусил порока». Увлекаемый собственными иллюзиями о любви, этот человек с быстро меняющимся настроением вступил в страстную кровосмесительную связь со сводной сестрой по отцу. Потом были тщетные попытки создать семью, но неспособный впустить кого-нибудь в свою жизнь и неготовый вникнуть в чужую, он добился лишь враждебности. К тому же в его стремлениях поиск любви-страсти стал доминировать, вытесняя все остальное. Вместе с пером он выбрал страсть в качестве формы самовыражения, и эта игра с собой в конце концов свела его в могилу в раннем возрасте. Любопытная деталь: он долгое время был пылким любовником графини Терезы Гвиччиоли, и такая роль его устраивала; однако едва появилась возможность жениться на этой женщине, так поэт бежал от любви как от чумы. Байрон ушел на странную, не имевшую к нему никакого отношения войну, чтобы сложить там свою одержимую несусветными идеями голову. Все попытки заглянуть в душу этого вызывающе дерзкого человека говорят о том, что неудержимое стремление добиться признания и скрыть свои проблемы, как психологические (прежде всего гомосексуальные влечения и болезненную экзальтированность), так и физические (в частности, врожденную хромоту), нашло неожиданный канал выражения, уже проторенный родителем. Антисемейную стратегию он принял как данность, как нечто понятное и дозволенное; в течение своего жизненного пути поэт еще больше расширил асоциальные порывы, свойственные своим родителям. Отношения с женщинами, так же как и поэзия, были для него способом доказать свою состоятельность как личности. Он не нашел в себе сил проникнуть в светлый мир семьи, почти осознанно заслонив его ширмой приторных и быстро преходящих радостей плоти.
Стоит подчеркнуть, что у мужчин брачная анемия напрямую связана с отсутствием или деформацией образа отца. Психологические сложности с восприятием образа отца как хорошего семьянина и неспособность отыскать в окружении достойную замену в качестве ориентира для моделирования поведения в паре не позволили создать счастливую семью таким известным в истории персонам, как Александр Македонский, Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, уже упомянутый Джордж Байрон, Людвиг ван Бетховен, Ги де Мопассан, Фридрих Ницше, Винсент Ван Гог, Генрих Шлиман, Иосиф Сталин, Альбер Камю, Александр Блок, Максим Горький.