Страж раны
Шрифт:
— А то! — искренне возмутился Косухин. — Ты чего, браток, не знаешь, что такое Сиббюро? Я даже командира дивизии могу снять и вот этой самой рукой порешить! Ежели я тут — значит, надо!
Все это было некоторым преувеличением, но звучало убедительно. Человек, говоривший по-русски, минуту простоял молча, затем бросил:
— Хорошо. Сдайте оружие.
— Держи! — Косухин отдал нож, торчавший за поясом. О стилете, спрятанном в унте, он предпочел умолчать.
Тот, кто говорил с ним, кивнул солдатам, и они принялись обыскивать Степу, правда, без особого пыла и, в общем, неумело. Будь на то Степина воля, он пронес бы не только стилет, но и наган.
— Пошли…
Собаки куда-то исчезли. Солдаты закинули винтовки на плечи и двинулись влево. Степа с достоинством проследовал за ними, стараясь на всякий случай запомнить дорогу.
Они прошли метров двадцать, нырнули в тень, и старший, — тот, кто говорил с ним, — резко махнул рукой. Блеснул свет, часть склона отъехала в сторону, открывая замаскированный вход.
«Это мы уже видели, — подумал Косухин. — Надо было сразу догадаться.»
Но он ошибся. В убежище, где жили монахи, проход был узким и освещался огнем масляных ламп. Здесь он казался раза в два шире и был залит электрическим светом. По стенам змеились толстые кабели, то и дело попадались какие-то щитки, сигнальные лампочки и отверстия для вентиляции.
«Этого и на Челкеле нет, — прикинул Степа, с уважением осматривая внутренность тоннеля. — Да, сила!..»
Они прошли метров сто и попали в небольшой зал, где было несколько дверей, закрытых металлическими плитами. Степана подвели к одной из них. Старший вновь сделал знак, металлическая плита разъехалась на две половины, открыв небольшую освещенную кабину. Степа шагнул первым, вслед за ним вошел один из солдат и тот, кто говорил по-русски. Металлические двери опять съехались, и Косухин почувствовал, что кабина поехала вверх.
Лицо того, кто был старшим, оказалось совсем рядом, и Косухин получил возможность рассмотреть то, что пропустил раньше. Прежде всего, на шапке неизвестного была не свастика, а обыкновенная красная звезда с плугом и молотом. Во-вторых, на лице у человека оказался шрам — пуля, распоров левую щеку, ушла к виску.
«Повезло мужику! — мелькнула мысль. — Не помер!»
И тут глаза неизвестного в упор взглянули на Косухина, и Степа почувствовал, как по коже ползут незваные мурашки. Он узнал этот взгляд — мертвый, неподвижный, абсолютно ничего не выражающий. Так смотрел Федя Княжко. Такой взгляд был у Ирмана, у мертвого Семирадского…
«Значит, и тут! Нараки… Кажись, попался…»
Косухин на миг прикрыл глаза, но затем заставил себя смотреть. Выходит, монахи не ошиблись — внутренняя охрана действительно состоит из тех, кого они называли «демонами». Ошиблись они в одном — у «демонов»-нарак на шапках были не свастики, а красные звезды…
Кабина остановилась, отворились двери, и человек с мертвыми глазами кивнул Степе, приглашая выйти. Косухин шагнул наружу и оказался в широком коридоре. На этот раз он находился не в недрах горы — стены были самые обычные, покрытые белой штукатуркой, а в конце коридора он заметил небольшое окно.
«Выходит, наверх поднялись… Ну и ладно!»
Они прошли мимо нескольких запертых дверей, а затем остановились у одной, тоже закрытой. Над нею горела большая лампа, по бокам стояли солдаты в черном с винтовками, но уже не с японскими, а с обычными трехлинейками. Косухин, подходя, заметил, что в коридоре холодно, как на улице. Похоже, тех, кто обитал здесь, холод вполне устраивал.
Первым вошел неизвестный со шрамом. Затем дверь открылась, он появился на пороге и кивнул Косухину. Степа вздохнул и переступил порог…
Он ожидал увидеть приемную, такую же, как в солидных столичных учреждениях — с обязательным секретарем и ожидающими посетителями. Но за дверью оказалась небольшая комната с одним окном, выходившим куда-то в ночь. Слева стоял стол, на котором чернели три телефона, около него сгрудились несколько стульев, а на одной из стен чуть косо висел большой портрет Карла Маркса. В общем, все это походило на кабинет секретаря укома, в котором только что окончилось совещание.
Все это Косухин приметил мельком, походя. Его интересовал тот, главный, который здесь обитал. Он стоял около стола, глядя не на Степу, а в окно, хотя там, кроме ночной мглы, подсвеченной прожекторами, ничего увидеть было нельзя.
Тот, кто стоял у стола, был невысок, носил черную куртку, на носу сверкало небольшое пенсне, а с подбородка свисал клок неаккуратно подстриженной бороды. Черные густые волосы слегка вились, в них серебрились белые пряди.
Степа остановился на пороге, сопровождающий козырнул и вышел. Наступило молчание, которое Косухин не спешил прерывать обязательным вежливым покашливанием. Эти секунды он решил использовать для того, чтобы лучше рассмотреть этого кудрявого, с бородой.
Почему-то Косухину показалось, что он уже встречал этого человека. Правда, где и как — вспомнить не удавалось.
Кудрявый медленно повернул голову. На Косухина глянули темные матовые глаза.
Он знал этого человека. Его знали все — Якова Гольдина по кличке «товарищ Сергей». Молодой, всего на десять лет старше Косухина, член Центрального Комитета, Гольдин, с лета 17-го руководил аппаратом ЦК. Несколько раз Косухин слышал на митингах его резкие, горячие выступления, а один раз «товарищ Сергей» даже принимал его вместе с группой молодых красных командиров перед поездкой на фронт.
Гольдина знали в партии, уважали, некоторые даже любили. Поговаривали, что Вождь начал посматривать на молодого руководителя с настороженностью — слишком быстро «товарищ Сергей» осваивался на высшем партийном посту. Этим провокационным слухам Степа, конечно, не верил, но догадывался, что у Гольдина много врагов.
Итак, встреча была не первой, но Косухин никак не мог на нее надеяться. Хотя бы потому, что в марте 19-го, перед самой поездкой на Восточный фронт, он видел «товарища Сергея» в последний раз. Яков Гольдин лежал в деревянном, обшитом красным кумачом, гробу, и красный командир Косухин вместе с другими делегатами партийного съезда провожал руководителя ЦК в его последнее жилище у стен Главной Крепости. Только тогда на желтом старом лице «товарища Сергея» не было пенсне, а волосы были черные, без всякого намека на седину…