Страж раны
Шрифт:
Степа перевел луч фонаря на неподвижное тело. Глаза закатились, пожелтевшие белки не двигались. То, что лежало на полу, стало походить на обыкновенного изуродованного войной мертвеца. Косухин вздохнул, пальцы сами собой сложились в щепоть, и красный командир поднес руку ко лбу. Но креститься не стал, в последний миг расценив это, как слабость. Бога нет — Степа привык в это верить. Оставалось рассчитывать только на себя. Так, по крайней мере, честнее…
Фонарь был поставлен у стены, прямо перед дверью. Сам Степа сел в темноте, чтобы оставаться невидимым. Сдерживая страх, он обыскал тяжелое холодное тело, но никакого оружия не обнаружил. Впрочем, меч — а при свете Косухин убедился, что это действительно меч — оказался вполне к месту. Первый бой выигран, оставалось ждать продолжения…
…Новые гости появились вскоре. Шаги протопали — шло явно несколько человек — и замерли у входа, затем послышался резкий, нечеловеческий голос, уже звучавший в подземелье:
— Косухин! Прекратите сопротивление и сдавайтесь! Повторяю…
— Ага, сейчас и сразу! — не выдержал Степа.
Голос замолчал, но тут заговорил другой, тоже знакомый:
— Товарищ Косухин! Говорит особый уполномоченный ЦК Гольдин. Это недоразумение! Сейчас мы войдем в камеру, и я вам все объясню…
— Давай, — согласился Степа, которого такой оборот вполне устраивал.
— Мы откроем дверь, и вы выбросите оружие…
— Какое оружие? — с наивозможнейшей наивностью поинтересовался Косухин. — Эта железяка?
За дверью помолчали. Затем Гольдин вновь заговорил, но на этот раз в его голосе не чувствовалось решительности:
— В ваши руки попала опасная вещь, товарищ Косухин. Вы даже не понимаете…
Степа действительно не понимал, а потому охотно продолжил переговоры:
— Вот чего, товарищ Гольдин. Вы дверь откроете, а я в стороне сяду. Вот и поговорим. Вам чего, эта железка не по нутру?
— Это так называемый меч Гэсэра. На самом деле это не меч. Это опасный предмет…
«А вот за это спасибо», — подумал Степа.
— Косухин! — заговорил первый голос зло и нетерпеливо. — Мы сломаем стену! Вы уже знаете, что это нетрудно…
— Давай! — вновь кивнул Степа, чувствуя, что там, за стеной, блефуют.
Действительно, стену никто ломать не стал, вместо этого послышался голос Гольдина:
— Товарищ Косухин, повторяю — это недоразумение…
— Ага! — не выдержал Степа. — Точно, чердынь-калуга! Недоразумение! Мертвяков в бой посылаете, псов всяких ненормальных…
Он хотел упомянуть о Венцлаве, но вместо этого закончил:
— Да вы и сами, товарищ Гольдин, как здесь оказались?
— Я нахожусь там, где нужно революции и партии…
На миг Степе показалось, что он попросту спятил, но тут перед глазами встала далекая, почти уже забытая Столица, еловые венки у красного гроба, большой портрет с черным крепом…
— Партия, между прочим, вас в живых не числит, — рубанул Степа, которому стало страшно и одновременно противно. — Вы, товарищ Гольдин, либо самозванец, либо, уж не знаю…
— Я выполняю особое задание. Моя смерть была инсценировкой…
«А вдруг правда?» — подумал Косухин. Вновь вспомнилось желтое восковое лицо в гробу — спокойное, без пенсне с чуть приоткрытыми глазами…
— Я буду здесь, — тихо, но решительно заявил он. — Лучше с голоду помру! Сам я в ваш мертвецкий полк не запишусь…
— Обойдемся без твоего согласия, Косухин! — это был вновь первый, злой и нетерпеливый голос. — Ты предатель и негодяй! Тебе долго придется служить у нас в 305-м, чтобы загладить вину. А твою Берг мы на дне морском сыщем…
«Наташа-то на свободе!» — обрадовался Косухин и почти совершенно успокоился:
— Ага, попробуй! Между прочим, кто из нас предатель — еще разберутся. Революции, говорите, это нужно…
За дверью негромко переговаривались, затем вновь послышались шаги — кто-то уходил, кто-то остался. Очевидно, будут брать измором — значит, надо быть начеку. И тут он услыхал стон.
Стон доносился с порога, где неподвижно лежало страшное, изуродованное тело. То, что даже не напоминало человека, лежало в той же позе, но, кое-что изменилось. Мертвые белые глаза стали другими — обычными, человеческими, в них плавала боль…
— Браток… — голоса из изуродованной гортани было почти не разобрать. — Браток, где я?
— А… а кто ты? — выдавил из себя Косухин, на всякий случай держа меч наготове.
— Не помню, браток… Ранило… Я… у беляков?
— Да, — Степа сглотнул. — Вроде как в плену.
— Ах ты… — послышался стон, сменившийся хрипом. — Помираю, видать! Больно…
По неподвижному телу пробежала дрожь, ноги дернулись, в горле вновь захрипело. Косухин с ужасом глядел на то, что когда-то было человеком. Вновь вспомнилось странное, неузнаваемое лицо Феди Княжко…
— Вспомнил! — голос внезапно стал ясным, почти что человеческим. — Ты вот что, браток, передай… Передай товарищу Киквидзе…
Голос смолк, глаза стали закатываться, тело дернулось и застыло. Степа сидел, сжавшись в комок, боясь даже пошевелиться. Он помнил, кто такой товарищ Киквидзе. Легендарный командир 16-й стрелковой был смертельно ранен под Царицыным. Случилось это в январе 19-го, ровно год назад. Тот, кто пришел в себя в подземелье Шекар-Гомпа, числил своего комдива в живых. Если бы здесь лежал Федя Княжко, то он бы, наверное, спросил его, взят ли наконец Бугуруслан…
— Сволочи! — прошептал Степа, еще раз пожалев, что скорее всего не сумеет сообщить в Столицу обо всем этом. И это было обидно…
Рука полезла в карман за папиросами, но там оказалось пусто. Значит, и покурить не удастся… Косухин сел поудобнее, уменьшил мощность фонаря наполовину и стал ждать…
…Он думал, что услышит шаги, но голос прозвучал внезапно, как будто говоривший все время простоял за дверью:
— Степан Иванович! У вас нет настроения побеседовать?
Он уже слышал этот голос. Совсем недавно тот, кто желал пообщаться, уговаривал их с Наташей сдаться. Но Степа слыхал этот голос и раньше, и теперь вспомнил, где. Тогда этот голос не был столь спокоен и благодушен — на Челкеле, когда «Руководитель Проекта» передавал ему, Косухину, приказ Реввоенсовета. Но теперь Косухин понял, что слыхал этого человека и прежде. Правда, голос был немного другим, чуть измененным, да и выглядел говоривший совсем иначе, чем на Челкеле. Но Степа не мог ошибиться и принялся напрягать память, надеясь вспомнить…