Страж раны
Шрифт:
И тут Арцеулов вздрогнул — этот, шестой, был здесь лишним. Монахов в убежище пятеро — это он знал точно. Все на месте — Цронцангамбо, старик, понимавший по-русски, молодой монах-послушник, и двое остальных, похожих друг на друга, словно братья. Откуда взялся еще один?
Валюженич мягко надавил на плечо капитана, предлагая садиться, Арцеулов присел как раз напротив настоятеля и нового, неизвестно откуда взявшегося монаха. Вначале Ростислав взглянул на черную, остро пахнущую жидкость, кипевшую в чаше, затем перевел глаза на бесстрастное смуглое лицо Цронцангамбо и наконец посмотрел на неизвестного. Глаза сразу же отметили нечто непривычное — на голову монаха была наброшена тонкая, напоминающая кисею, ткань, скрывавшая черты лица. Несмотря на это, что-то знакомое почудилось в неподвижной позе монаха. Чуть опущенная голова, скрюченные руки, легкая улыбка…
Как только Арцеулов сел, старательно скрестив ноги — вышло это у него не особенно ловко — Цронцангамбо медленно обвел всех долгим спокойным взглядом и кивнул.
Тут же заговорили барабаны — негромко, ритмично и глухо. Монах, державший колесо, стал вращать его, что-то заунывно бормоча. Остальные начали вторить, покачивая головами в такт. Молчали лишь Цронцангамбо и неизвестный монах, сидевший по-прежнему ровно, ни разу не шелохнувшись. В голове у Арцеулова мелькнула догадка. Он повернулся к Тэду, но с удивлением заметил, что американец покачивается в такт барабанному рокоту, а побледневшие губы парня шевелятся, повторяя слова молитвы. На миг капитану стало жутко, но тут рука Валюженича легко сжала его локоть. Арцеулов немного успокоился и стал наблюдать дальше.
Барабанный бой усилился, монахи уже не говорили, а пели, и в их ровном слитом хоре Ростислав уловил слово «мане». Наконец, до него дошли слова молитвы, бесчисленное количество раз повторяемой монахами:
— Ом мане падме хум… Ом мане падме хум…
— Ом мане падме хум! — неожиданно для самого себя повторил Арцеулов, и в эту секунду Цронцангамбо быстрым движением сбросил покрывало с головы сидевшего рядом с ним монаха. На Ростислава взглянуло серо-желтое иссохшее лицо с полуприкрытыми глазами. Губы искривились в легкой улыбке, отчего сидевший стал внезапно похож на Будду, но не на молодого, отлитого в золоте, а постаревшего после многих лет молитв и аскезы. Сомнений не было — рядом с Цронцангамбо сидел тот, кого Арцеулов уже видел в нише темного прохода. Бывший настоятель монастыря, неведомой силой задержавший течение своей жизни, чтобы провести полвека в тайном убежище. Высохшая мумия, в которой, якобы, еще теплится жизнь…
Арцеулов вспомнил рассказ Семирадского и похолодел. Сейчас Цронцангамбо велит мертвецу встать, худое тело неловко распрямит окаменевшие мышцы, откроются бессмысленные пустые глаза, и мертвец двинется, ведомый неведомой магией…
«Господи, зачем?» — капитан ощутил желание немедленно уйти, чтоб не присутствовать при некромантии.
Арцеулов и в прежние годы не увлекался оккультизмом, а события последних дней окончательно отбили всякий интерес к подобным зрелищам. Ростислав вновь взглянул на Тэда, на этот раз удивленно и недоумевающе. В ответ последовал легкий кивок — Валюженич продолжал повторять слова молитвы, казалось, ни на что не реагируя, но его рука вновь стиснула локоть капитана.
— Ом мане падме хум! Ом мане падме хум! — монахи вновь и вновь повторяли священные слова, барабаны рокотали, крутилось странное колесо. Только сейчас Ростислав заметил, что желтая поверхность его покрыта странными, похожими то ли на змеек, то ли на жучков, знаками. Черная жидкость в чаше кипела. Цронцангамбо осторожно отставил глиняный сосуд в сторону и кинул в огонь жаровни щепотку чего-то серого, похожего издали на порох. Пламя вспыхнуло, по залу поплыл резкий одуряющий аромат. Капитану показалось, что стены сдвинулись, стало темнее, а голоса монахов загремели, заглушая барабаны. И вдруг, совершенно внезапно, все стихло. В первую секунду тишина была оглушающей. Но тут Цронцангамбо, вновь кивнув, осторожно поднял чашу с каменного пола. Ростислав удивился еще больше — Валюженич медленно встал, провел сложенными ладонями перед лицом, поклонился, а затем стал громко, нараспев произносить непонятные, диковинно звучавшие, слова. Вначале капитану показалось, что американец впал в транс, но он заметил, что в левой руке Тэд держит листок из блокнота с карандашными каракулями, время от времени заглядывая туда. Арцеулов успокоился — с Валюженичем все было в порядке. Голос американца звучал все громче, монахи сначала незаметно, а затем все явственнее начали кивать в ответ.
Наконец Тэд, сделав секундную паузу, выкрикнул короткое странное слово:
— Орхо!
— Орхо! — эхом откликнулись монахи. Арцеулов поймал себя на том, что тоже повторил заклинание, хотя и не вслух, а лишь мысленно.
Тэд на миг перевел взгляд на капитана, и тот заметил, что глаза американца блестят от возбуждения. Наверное, Валюженич и впрямь чувствовал себя на высоте. Не каждому студенту Сорбонны удается поучаствовать в тайном обряде бхотов! Арцеулов невольно усмехнулся, но усмешка тут же замерла на его губах. Тот, кто сидел рядом с Цронцангамбо, шевельнулся.
Ростислав ждал чего-то подобного, но зрелище оказалось страшнее, чем он думал. Дрожь побежала по неподвижному телу, бесцветные губы слегка шевельнулись, затрепетали веки. Арцеулов закусил губу, ожидая увидеть мертвые неподвижные глаза, но внезапно охнул, почувствовав облегчение и даже радость. Глаза медленно раскрылись, но их взгляд был чист и ясен — взгляд живого человека, немолодого, много пожившего, но, без сомнения, такого же обычного, как и все, сидевшие рядом с ним.
Цронцангамбо, подняв чашу, поднес ее к губам проснувшегося. Тот с явным усилием сделал глоток, по телу вновь прокатилась дрожь, и тут руки, до этого неподвижно скрещенные на груди, шевельнулись. Монах взял чашу из рук Цронцангамбо и сам поднес ее ко рту. Пил он медленно. С каждым глотком исчезали остатки оцепенения, кожа теряла неприятный серый цвет, тонкие серые губы стали наливаться краской. Наконец, монах осторожно поставил чашу рядом с собой, улыбнулся и поклонился окружающим.
Ростислав почему-то ожидал, что теперь все должны вскочить, закричать или по крайней мере как-то выразить свои чувства. Но монахи молча поклонились в ответ, а затем, следуя быстрому жесту Цронцангамбо, встали и, собрав свой магический скарб, по одному вышли из зала. Теперь их осталось четверо — если не считать золотого Будду, безмятежно улыбавшегося за спиной возвращенного к жизни.
Монах расправил плечи, провел рукой по лбу, а затем заговорил. Голос был самым обыкновенным, только очень тихим. Цронцангамбо что-то сказал в ответ, монах кивнул, а затем с улыбкой поглядел на Валюженича и Арцеулова.
— Он просит нас подойти поближе, — шепнул Тэд.
Арцеулов встал и с некоторой робостью шагнул вперед, нерешительно остановившись возле догоравшей жаровни. Монах кивнул. Ростислав понял и присел рядом. Валюженич пристроился тут же, скрестив ноги по-турецки.
Вновь послышался тихий голос, на этот раз обращенный уже непосредственно к Арцеулову. Тот взглянул на Валюженича.
— Его зовут Цонхава. Он просит вас, Ростислав, быть внимательным и слушать его слова. Не понимаю, почему…
Но Арцеулов уже понял. Он вспомнил пещеру и старика, напоившего их напитком под названием «сома». Они должны быть внимательны, чтобы видеть и слышать…
Ростислав заставил себя сосредоточиться, представив, что вокруг нет ничего — ни зала с улыбающимся Буддой, ни тех, кто сидел рядом. Слова звучали глухо, непонятно, но вдруг он почувствовал, вернее, услышал, как кто-то сказал по-русски:
— Я вижу, ты уже начинаешь понимать, воин…
Арцеулов хотел оглянуться в поисках неведомого переводчика, но тут же понял. Никто не переводил, просто слова, сказанные на чужом языке, отразились в его сознании.