Страж раны
Шрифт:
— Вы не возражаете? — продолжал голос. — Тогда я войду. Выключите, пожалуйста, фонарь…
— Не-а! — встрепенулся Степа. — Я уж с вами беседовал, чердынь-калуга! Вы, кажись, на Реввоенсовет ссылались? Так пусть со мною кто-то из ихних говорит. Со здешними как-то нет охоты…
— Вас не устраивает товарищ Гольдин? Он же секретарь ЦК!
— Ага, — только и ответил Косухин, не желая вдаваться в подробности.
— Степан Иванович, знаете, я не люблю напрягать голос. Придется убедить вас иначе…
В ту же секунду фонарь погас. Степа вскочил с места — кто-то шагнул в камеру. Дверь при этом — Степа был уверен — и не думала открываться.
— Можете спрятать свой антиквариат, — голос звучал теперь совсем рядом. — Да-да, я о мече, который так напугал здешних товарищей. Архизабавно, правда? Я не стал их переубеждать — из педагогических соображений… Присядьте…
Тон говорившего был настолько властным, и, главное, голос показался таким знакомым, что Косухин покорно сел.
— Я хочу вступить в переговоры, Степан Иванович. И не потому, что вас нельзя отсюда выкурить. Это как раз очень просто, и для этого не надо ломать стены. Дело в другом…
Неизвестный замолчал. Между тем Степа лихорадочно пытался вспомнить, где слыхал этот голос. Но память не срабатывала, словно кто-то поставил непроходимую заслонку.
— Здешние товарищи воспринимают вас весьма неадекватно…
— Как?
— Принимают вас за какого-то духа-мстителя Шекар-Гомпа. Забавно, весьма забавно…
Похоже, это слово очень нравилось говорившему.
— Я опять-таки не стал никого разубеждать. В руках тех, кто здесь служит, имеется огромная сила. Вы, сами того не желая, послужите неплохой острасткой — чтоб не зазнавались. Вы хоть сами не считаете себя духом-мстителем?
Степа решил было не отвечать на провокационный вопрос, но не сдержался:
— А че? Все лучше, чем мертвяком ходячим из этого, чердынь, легендарного…
— Ну-ну! — подзадорил голос.
— А вы Гольдина как, выкапывали, или сам выбрался? А из людоедов у вас только Венцлав или другие найдутся? И собачки ваши…
— Собачки не понравились? — неизвестный хмыкнул, но тут же голос стал суровым и жестким. — Товарищ Косухин, как вы считаете, кто главный враг нашей Революции?
— Мировой капитал, — отбарабанил Степа, даже не сообразив, что время для политбеседы выбрано не самое подходящее.
— Нет… Это вы говорите бойцам перед атакой. Подумайте. Поверьте, самое время.
Насчет последнего Косухин не поверил, но все же задумался:
— Ну, это… Мы, стало быть, враги всего прежнего порядка жизни. И хотим создать новый…
— Да…
Слово прозвучало настолько весомо и тяжело, что Степа испуганно замолчал.
— Ни меня, ни вас не устраивает прежний порядок жизни. А что было и есть его основой, Степан Иванович? Что мы должны сокрушить прежде всего?
К своему немалому удивлению. Косухин и впрямь заинтересовался:
— Ну, страх, наверное. Люди боятся… Голода боятся, начальства… Ну, эта, безработицы…
— Верно. А вы действительно неглупы, командир Косухин! Тогда сделайте еще один шаг — и поймете. Что лежит в основе любого страха? Чего боятся люди больше всего?
— Смерти… — негромко проговорил Степа, и ему стало не по себе от этой простой мысли, — смерти…
— Да. Смерть — основа всего существующего порядка. Смерть — вот что мешает и будет мешать людям. Именно смерть — наш враг. Мы не говорим это на митингах, но, кажется, многие уже начинают понимать… Не будет никакой победы, никакого великого будущего, если мы не уничтожим смерть…
Сказано это было веско, но что-то помешало Степе поверить до конца:
— Ну, ладно… Но ведь, это… Партия и собирается… Больницы там, здравоохранение…
Послышался смех — злой и оттого очень обидный.
— А чего? — взъярился Степа. — К попам, что ль, обращаться? Они-то вечную жизнь и обещают, чердынь-калуга!
Вновь смех, на этот раз вполне добродушный:
— Степан Иванович, ваша атеистическая девственность просто прелестна! Вы хоть Библию читали?
— Читал, — буркнул Косухин. Сказанное он не понял до конца, но здорово обиделся.
— Тогда вспомните. Смерть — не результат чумы или «испанки». Люди получили ее вместе с проклятием. Был такой достаточно известный эпизод…
— Да не морочьте голову! — Степа чувствовал — его не просто морочат. От него чего-то хотят, чего-то серьезного. Недаром этот, со знакомым голосом, так распелся! — Вы еще вспомните про этот сад, как его?
— Эдемский, — охотно подсказал голос.
— Во-во, чердынь-калуга! Эдемский… Адам, Ева и этот… архангел с мечом в зубах… Вы мне лучше про Венцлава расскажите. Или мне рассказать?
— Про товарища Венцлава вам лучше никому не рассказывать. А по поводу всего остального, вы, кажется, кое-что поняли. Мы еще не можем победить нашего врага до конца. Но даже те, кто пал его жертвой, теперь служат нашему делу. Вас это так пугает?
— Не пугает… — Косухин хотел было высказаться на всю катушку, но сдержался, постаравшись сформулировать то, что давно уже приходило на ум. — Только вот чего… Неправильно это! Мертвые — они сами по себе. Уроды всякие, нечисть да нелюдь… Нечего им среди людей делать!
— Так говорят священники, — прервал его невидимый собеседник. — Они — наши враги, товарищ Косухин. Они — слуги нашего Главного Врага, того, кто придумал смерть.
— Как? — не понял Степа, несколько даже обомлев. — Ведь Бога-то нет!
— Бога? Бога — нет…
Сказано это было таким тоном, что Косухину, несмотря на привычность этих слов, стало страшно. Только сейчас он понял, что означает эта очевидная для каждого большевика истина. Бога нет, зато есть Венцлав, есть Шекар-Гомп с его нелюдями, есть этот, говорящий из темноты… Степу в чем-то обманывали, более того, приводили к чему-то страшному. Куда более страшному, чем если б колчаковские контрразведчики выпытывали сведения об иркутском подполье…