Страждущий веры

Гольшанская Светлана

Я с трудом поднялась, цепляясь за скользкую стенку. Микаш подставил плечо, и вместе мы заглянули внутрь. Посреди просторной комнаты, на больших, плоско стёсанных камнях горел очаг. В его пламени танцующий погонщик выглядел ещё более причудливо, как огромная чёрная птица с белой мордой, только клюва не хватало. Широкая накидка с узкими прорезями для ладоней делала движения рук похожими на взмахи крыльев.

Туаты и Вейас лежали в три ряда у дальней стенки с закрытыми глазами. Хвала богам! Пустые взгляды пугали до смерти.

Мы

устроились возле очага, Микаш позаимствовал лежавший рядом котёл и набрал в него снега. Мы приладили его на палку, подвешенную на шестах над огнём.

— Мы не слишком нагло тут хозяйничаем? — забеспокоился Микаш.

Я глянула на погонщика. Его кружения становились плавней и медленней, а голос падал до совсем низких нот и затухал в тишине.

— Он не ответит, даже если мы спросим, — я пожала плечами.

Без полыхающих огней Червоточины стало легче, до безрассудства. Не хотелось больше тревожиться. Я верила, что этот птичий человек та самая помощь, которую обещал Юле, та, которую я просила у Огненного зверя, без подвохов. Лучше я раскроюсь навстречу чуду, позволю воткнуть в сердце ядовитые шипы, чем убью неверием.

— Расскажи что-нибудь, — попросила я.

Микаш замялся и поморщился:

— Про что? Про то, когда лучше сажать рожь, а когда ячмень?

— Про то, как сворачивать шеи Странникам? — улыбаясь шире, предложила я.

— Кровожадная!

— Я такая, какой должна быть дочь высокого лорда.

— Дочь лорда должна сидеть дома и вышивать крестиком, а не слоняться с шайкой демонов по долам и весям.

Я фыркнула:

— А простолюдин должен сажать ячмень и рожь и почитать Сумеречников.

— Когда бы слова Сумеречников не расходились с делом, я бы только этим и занимался!

— Ты себе противоречишь. Я ещё могу понять единоверцев — те хотя бы в демонов не верят. Почему в тебе нет благоговения и страха, как в остальных из твоего сословия? Почему ты лезешь на рожон, хотя не был рождён и воспитан в доме Сумеречников?

— Какая к демонам разница? У меня нет сословия, нет дома, ничего нет, поэтому я свободен делать то, что хочу. А хочу я убивать тварей!

Ишь как воспалился!

— Расскажи! — Вот-вот сдастся. Я заискивающе улыбнулась. Мужчинам нравилось: — Пожалуйста, это так необычно!

— Только глазки не строй — стошнит.

Медведя очаровать нельзя. Его можно лишь заставить застыть, если подойти слишком близко. Я приняла серьёзный вид и занялась похлёбкой. Снег в котле расплавился, и я подкинула туда рыбьей муки и немного овса. На одной из стен рядом висели пучки сушёной травы, связки лука и чеснока. Я бы хотела добавить приправ, но брать ничего не решилась.

— В селе говорили, что мать носила меня одиннадцать месяцев, — произнёс Микаш. От неожиданности я чуть не опрокинула на себя воду. — Я родился на одиннадцатый месяц после смерти её мужа. Она не была распутной или жадной до богатств Сумеречников.

Ей просто хотелось, чтобы в доме был мужчина, работящий помощник и защитник. Боялась, что не справится с хозяйством одна. К тому же у неё на руках осталась моя старшая сестра, она была… особенной и доставляла много хлопот.

— Особенной? — встрепенулась я. — В смысле, как ты, с даром?

Микаш загадочно качнул головой.

— Она была не такой, как все. Доброй, нежной. Она так любила цветы. Порой сбегала на луг, и я находил её лишь к вечеру с охапками букетов и венков из одуванчиков. Так я её и называл — Одуванчиком. Она притаскивала в дом раненых котят, собак, галчат и голубей, однажды даже хромую косулю привела. Самой их вылечить у неё не получалось, и смотреть за ними приходилось мне, но от её радости на душе становилось так тепло, что я соглашался даже на самые бредовые просьбы. Иногда она болела. Раскачивалась из стороны в сторону и повторяла одни и те же слова часами. Я сидел рядом, держал за руку, пока она не засыпала. Только с ней я мог быть настоящим, не прятать свой дар. Из-за того, что я знал мысли окружающих, односельчане чурались меня и считали таким же, как сестра.

Мы жили бедно. Наше село с трудом перебивалось от урожая к урожаю, без кормильца нам приходилось тяжелее остальных. Сызмальства я много работал и на своём дворе, и у зажиточных соседей. Я никогда не жаловался, не чувствовал себя обременённым или обиженным. Я любил их, мать с сестрой, готов был заботиться о них, каких бы тумаков и потов это ни стоило.

Глаза Микаша сделались большими и прозрачными, блестели в отсветах костра сухими слезами, выдавали сжимавшую сердце тоску.

— Так почему ты ушёл?

— Не я ушёл — они, — Микаш тёр лицо ладонями и некоторое время молчал. Я помешивала варево, не надеясь на продолжение, но он снова заговорил, уставившись на обнимающие котёл языки пламени. — Мне едва минуло двенадцать, когда на наше село напали Странники. Сумеречники отказались нам помогать, потому что мы не платили десятину.

— Почему? — встрепенулась я. Конец истории уже был ясен, как и причина ненависти Микаша к нам. — Десятина — это не так много. Это необходимо, чтобы содержать гарнизоны и…

— Наше село эта десятина спасала зимой от голодной смерти, — Микаш невесело усмехнулся и продолжил: — Я украл у них серебряный меч и отправился на битву один. Но… опоздал. Нашествие уже началось. Странники пили кровь односельчан, распарывали им животы и пожирали кишки. Эти воспоминания до сих пор преследуют меня в кошмарах, — Микаш сжал лицо растопыренными пальцами, морщась. — Я прибежал домой, но моя мать была уже мертва, а сестрой завладел фантом. Он был похож на меня, только старше и сильнее. Самое ужасное, что я догадывался обо всём, но не хотел верить. Из-за моего малодушия погибло целое село. Сестра переродилась и запустила клыки в моё горло.