Страждущий веры
Шрифт:
— Корону забыл, — засмеялась сестра.
Водрузила ему на голову венок из жёлтых листьев. Любила такие штуки.
— Спасибо, Одуванчик, очень красиво, — Микаш ласково потрепал её по щеке и взял за руку. — Идём, уже пора.
Он едва не бежал, не хотел, чтобы сестра оставалась в этом проклятом месте хоть чуть-чуть дольше. Довёл до дома и подтолкнул к двери.
— Ступай к матушке. Я… я на работу. Уже опаздываю, да, — попытался отговориться он.
Сестра заканючила:
— Останься. Ты вчера был. Сегодня вместе: король и королева. Будем править
Откуда она взяла этот вздор?
— Будь умницей. Слушай маму, — он поцеловал её в лоб на прощание. — Я вечером приду, и мы поправим всем, чем хочешь.
«Не любит он тебя. Мать и вовсе со свету сжить мечтает. Обуза ты для них. Только я, я один тебя люблю. И брошу весь мир к твоим ногам. И будем править. Вместе».
Микаш обернулся, но никого не увидел, кроме улыбающейся Агнежки. «Каррр-каррр», — поднялась стая ворон и полетела прочь. Микаш встряхнул головой, прогоняя наваждение, и зашагал к дому сельского главы Грацека. Там собрался весь народ. Тревожно гомонили, перекрывая даже карканье ворон. И будто носился над ними почти осязаемый дух несчастья. Микаш подошёл ближе и услышал надрывный голос Ежи, самого богатого селянина в округе:
— Я же говорю, сынку мой Марек весь город обошёл: нету там наших девок. Ни Зоськи, ни Граськи, ни моей дорогой дочечки Катаржины — никого не видали. Демоны их забрали, говорю вам, демоны!
— Зоська знатная гулёна была. Бесприданница, а от наших парней нос воротила. Все хвасталась, что в город сбежит и за богатого купца выйдет, — вклинилась завзятая сплетница баба Мила. Хлебом не корми, дай позлословить — мать про неё говорила. — А Граська за ней с малолетства хвостом ходила. После пропажи подруги заявила, что следом пойдёт. И ежели чего, Зоська её в беде не оставит. Вот обе и сгинули, дурницы.
— Да с Зоськой и Граськой было бы понятно, — заспорил Ежи. — Но моя Катаржиночка же не такая. Умница, искусница, хозяюшка — все скажут. И жених у неё из соседнего села сговорённый. Она так радовалась. Уже приданое подготовила. Не могла она всё бросить!
— Грася, конечно, дурница, но кто-то и правда её свёл. Сам видел, как она запиралась в сарае и с кем-то шушукалась, — подал тихий голос брат пропавшей.
— И с Катаржинкой моей так же. Странное творилось!
— Так странное творилось или не могла благоразумница всё бросить? — не унималась баба Мила.
— В самом деле, Ежи, не стоит заранее тревогу бить. Погодим немного, авось нету никаких демонов, — примиряюще встал между ними Грацек.
Микаш пробился сквозь толпу и объявил:
— Боюсь, мастер Ежи прав. Это демон. Я овец пропавших нашёл, они там, на дне лога. Из них выпили всю кровь.
Селяне отступили от него на несколько шагов, словно он плохо пах или болел чем-то заразным. Микаш слышал их мысли настолько ясно, будто они были сказаны вслух:
«Так он и сам демон. Подкидыш. Мать его от злого духа понесла. Недаром только на одиннадцатый месяц после смерти мужа разродилась. Странный он, ненормальный. Сестра полоумная, а этот так вообще. Смотрит-то как! Прям видно, что в этих
Микаш-то надеялся, что его приняли. Впрочем, неважно.
— Идёмте, я покажу! — настойчиво позвал он.
Грацек кивнул. Он относился к семье Микаша спокойней, чем остальные, да и считался человеком разумным. Недаром же его главой выбрали.
Крепкие мужики направились в лог. Ещё вездесущая баба Мила увязалась. Под общие охи Микаш показал мёртвых овец.
— Глядите, ими даже звери побрезговали. Точно, демон! — запричитал Ежи.
— Нужно звать Сумеречников, — вновь подал голос Микаш.
— Тю, Сумеречников. Они ж золота потребуют — вовек не расплатимся, — шикнула на него баба Мила.
— Но ведь это нашествие. Сумеречники должны защитить нас. Это их предназначение.
— Совсем мальцу сказками голову задурили. Говорила же, негоже, когда мужика бабы растят.
— А что, может, попробуем? — предложил Ежи. — Я всё отдам, лишь бы Катаржиночку вернуть.
— Ну хорошо, только кто ж решится к ним ехать? — скрепя сердце согласился Грацек. — Они ж сами как демоны, даром что людьми притворяются.
— Я, я поеду и уговорю их. У меня получится, — вызвался Микаш.
— Угу, золотишко наше решил прикарманить, ух, голодранец! — не унималась баба Мила.
— Не нужно мне ваше золотишко. Я хочу семью защитить.
— Ну конечно, убогую сестрицу и мамашу, которая тебя как ломовую скотину использует. Ведь ты их так любишь, — язвила несносная женщина.
Микаш сжал кулаки, с трудом сдерживаясь, и процедил сквозь зубы:
— Мне хорошо с ними, я ни на что не жалуюсь!
— Пускай едет, раз сам вызвался. Может, и вправду, ему легче будет с ними сговориться, — поддержал его Ежи.
Они вернулись в село и обошли все дворы. Каждый выгребал все деньги, что были, Ежи дал в два раза больше, чем остальные. Лучшего скакуна выделил: длинноногого поджарого жеребца, на котором впору было господам ездить. Горели золотом крутые бока, тёмная грива шёлком стекала по мускулистой шее, раздувались тонкие ноздри, прядали по сторонам резные уши. Седло надели — эка невидаль. До этого Микаш только на голой спине зад в кровь сбивал.
— Горячий он. Справишься? — спросил Ежи напоследок. — Езжай по дороге всё время прямо. До заставы Сумеречников полтора дня пути, день, если быстро поскачешь. Как мост через Плавну проедешь, там на холмах она и будет — застава. Только сразу вертайся. Кто знает, сколько у моей Катаржиночки времени осталось?
Микаш сунул за пазуху кошель и запрыгнул на коня. Тот стремглав понёс его прочь от села. Не знал Микаш, что видит их живыми в последний раз, иначе бы обернулся. Иначе бы с матушкой простился…
Конь горячился, рвал поводья из рук, норовил то сбросить, то понести, но к концу успокоился. Даже мост бесстрашно перешёл. Полдень был по-осеннему яркий и ясный. Показались впереди мощные серые стены заставы на холме. У распахнутых ворот дежурили стражники в голубой форме. Завидев Микаша, они скрестили алебарды, перекрыв проход.