Стражи границы
Шрифт:
Мы сошли на берег, Стоян проводил нас на второй этаж КПП. Там ждали нас Всеволод и Джамиля.
— Я принес нам немножко закусить, — похвастался я.
Всеволод с Джамилей понимающе переглянулись, Стоян же забеспокоился.
— Господа, я прикажу подать вам что-нибудь посущественнее. Господин Венедим не поймет нас, если узнает, что вы жили у нас на подножном корму.
— Это добыча, — гордо возразил я. — Представляете, наш кок оставил эту благодать на борту «Переплута». Кстати, распорядитесь накормить и нашу команду.
Стоян вышел. Я оглядел своих спутников. Лучезар делился
— Господин Яромир, — начал было он.
— Отставить, полковник, — холодно возразил я. Уж чего я наслушался в своей жизни, так это нотаций от брата, от Всеволода, от врача, от медперсонала, от поваров и черт знает еще от кого. То я мало ем, то я мало двигаюсь, то я не берегу себя. Нет, господа, к черту такую жизнь! Больше я не стану беречь себя на каждом шагу. Зато буду жить!
— Слушаюсь, — к моему удивлению, Всеволод улыбнулся. — Рад видеть, что вы окончательно поздоровели, господин Яромир.
— Так что, в Китай пошлешь со мной кого-нибудь другого?
— Нет. Но поездку в Китай приравняю для себя к очередному отпуску.
— А как же жена? — поинтересовался я.
— Ну, у нее же тоже должен быть отпуск, — рассмеялся тот.
Я торжественно водрузил кастрюлю с еще теплыми пирогами на стол, распахнул окно и предложил садиться за стол. Сам я остался стоять у окна. Теперь уже можно было не спрашивать, будет шторм, или же нет. Ветер крепчал, волны бились о борт, некоторые уже захлестывали на причал и докатывались до стены дома.
Я полюбовался этой картиной, потом понял, что мне не хватает для полного комфорта и взял пирожок.
— Как ты ухитряешься быть таким худеньким, Яромир? — не выдержала Джамиля.
— Боюсь, дорогая, что за последний месяц я съел столько же, сколько за весь предыдущий год. Море пробуждает во мне совершенно непристойный аппетит.
Стоян распахнул дверь и местные служащие торопливо накрыли на стол. Шторм взбудоражил всех, поэтому мои сотрапезники тарелки отставлять не стали. Потом мы разбрелись по диванам. На этот раз нам предложили занять две комнаты, смежные со столовой. Мы легли и через несколько минут я уже крепко спал.
Проснулся я, когда солнце еще только выглядывало из-за горизонта и подумывало о времени подъема. Меня скрутил новый приступ морской болезни. Я перебрался в столовую, сделал себе солидный бутерброд, и, откусывая на ходу, распахнул окно. Да, морская болезнь была права. На море был шторм. Меня немедленно захлестнула волна, я еле успел спрятать бутерброд под куртку. Тем не менее, отойти я не хотел. Я стоял, любовался бушующей стихией и жевал.
В комнату вошла Джамиля.
— Что ты так рано?
— Только не говори, что меня легче убить, чем прокормить, — засмеялся я. — Кстати, теперь ты видишь, как легкомысленно ты желала взять меня третьим мужем? Ты бы на меня одного не заработала!
— Ну так возьми меня третьей женой, — Джамиля пожала красивым, округлым плечом, соблазнительно прикрытым прозрачной тканью.
— Ты не замерзла?
— Замерзла, конечно. Ушел, оставил меня одну.
— Черт побери, вся одежда осталась на корабле. Интересно, туда можно попасть?
— Может быть проще попросить дополнительные одеяла у местных сотрудников? — предложила Джамиля.
Я кивнул и вышел.
— Доброе утро, Всеслав. Скажите, на корабль можно попасть?
— Сейчас? — удивился пограничник.
— Да. У Джамили нет ничего теплого. Она замерзла.
Всеслав подумал.
— Нет, господин Яромир, на корабль соваться сейчас не стоит. Шторм его не задевает, но может случиться прорыв восьмого измерения. Но, знаете, у нас в гостинице есть теплые халаты. Могу принести.
— Буду вам очень признателен, — улыбнулся я и подумал, что мой брат бы уже завалил всю заставу более или менее крупными купюрами. Я же, хоть убей, не мог обидеть человека рублем. Точнее, короной. Но эту поговорку принято было произносить так же, как и восемь столетий назад. Наверное, потому, что Мечислав мог обидеть короной только себя, нежно любимого. И все его наследники унаследовали от него это качество. Еще я подумал, что заплатить все-таки нужно. Со мной и моими спутниками носятся здесь, как с писаной торбой. Чаевые не чаевые, а премию дать надо. Только не забыть сказать об этом Всеволоду.
Всеслав принес нам груду теплых халатов, одеял и подушек.
— Я подумал, что вы не можете заснуть от холода.
— Скорее от голода, — усмехнулась Джамиля и протянула мне аппетитный бутерброд. Я с энтузиазмом взял его и снова принялся жевать.
— Морские прогулки идут вам на пользу, господин Яромир, — улыбнулся Всеслав и пошел к двери. — Я прикажу подавать завтрак.
Шторм длился весь день. За это время мы успели несколько раз плотно закусить и несколько раз легонько перекусить. Еще мы погуляли по набережной, забрались на восьмой надводный этаж, постояли там, для аппетита. По крайней мере, у меня он улучшился. Потом прогулялись на двенадцатый подводный этаж. Местные служащие решили, что хоронить нас будет менее разорительно, чем шестой раз за день кормить обедом. Даже если придется справлять поминки за счет заставы.
К вечеру ветер утих, но море еще не успокоилось. Есть я больше не мог, поэтому, предложил пойти спать. Утром меня разбудило яркое солнце, заглядывающее в окно — спать мы легли на восьмом надводном этаже. Нет, бедных пограничников было просто жалко. Уже вчера они принимались с тоской подсчитывать дни до моего следующего визита.
Я выглянул в окно — море успокоилось и играло всеми переливами синего цвета.
— Можно плыть домой, дорогая. Дня через три будем в Дубровнике, а там пересядем в экипаж — и — в Медвежку. Мой брат уже, поди, с ума сходит от волнения, и разогнал всех служащих, до которых только смог дотянуться.
— Твой брат? А кто он?
Я вздохнул и присел на край кровати.
— Мой младший брат, Вацлав. Точнее, его зовут Венцеслав. Он князь и наследник престола Верхней Волыни. Я путешествовал инкогнито, поэтому не говорил тебе. Я король Верхней Волыни, дорогая.
Джамиля села на кровати.
— Король? Ты? Но это…
— К сожалению, это правда, дорогая.
Я порылся по карманам и нашарил верхневолынские деньги.
— Вот, смотри.
Джамиля уставилась на мой профиль, нарисованный на купюре, потом перевела растерянный взгляд на меня.