Стражи времени
Шрифт:
Среди зэков поднялся неясный гул. Каждый говорил своё, переваривая только что услышанное. Политические заключенные почти сразу вышли вперед. Их построили в колонну и увели, оставили только несколько стариков, которых забраковали по возрасту. Среди стоящих на плацу остались почти сплошь уголовники. Офицеры никого не торопили, отойдя в сторону, они курили, бросая недобрые взгляды на сильно поредевшие шеренги. Наконец, один из заключенных, сделал шаг вперед. За ним еще и еще. Борзяк, стоящий в последней шеренге, хлопнув по плечу впереди стоящего товарища, тоже стал пробираться к зекам, изъявившим желание повоевать.
— Гляди, Шалый, там ведь и закатать могут, — шепотом пытался предостеречь его худющий,
— Там закатать могут, а здесь, на такой шамовке, того гляди, сам закатишься, — Борзяк оглянулся назад. — Счастливо оставаться, братва, не поминайте лихом.
Вышедших из строя уголовников, зам. начальника лагеря разделил на два отряда. Первый, большей численностью, сразу увели. Второй же отряд остался стоять на плацу. Борзяк осмотрелся, пересчитал оставшихся. Вместе с ним было ровно пятьдесят человек. Через полчаса появился сам начальник лагеря, полковник, и пристально оглядел стоящих в шеренге зэков.
— Этих, полста самых борзых, отдельно вези, мало ли чего учудят. Деятели еще те, — обратился он к старшему лейтенанту.
— Так точно, товарищ полковник, — отозвался старший лейтенант. — У меня для них и спецвагон в наличии имеется. А остальных в теплушках повезем, тех, которые поспокойнее.
— Добре, старший лейтенант, гляди в оба, — полковник взглянул на зэков. — А вам хлопцы, хочу пожелать, фрицев побольше наколотить, и в живых остаться!
— Это мы могём, нам мочить — дело привычное, в момент всю немчуру в деревянные бушлаты упакуем, — раздалось с разных концов шеренги.
— Ну, с Богом, братцы! — кричали новоявленным воинам, остающиеся мотать срок зэки.
Пятьдесят самых борзых, как выразился начальник лагеря, зеков действительно поместили в отдельный вагон. Он был разбит на три клети, расположенные вдоль вагона и забранные толстыми решетками. Между клетями и стеной вагона имелся узенький проход для часового. В углу вагона, за последней клетью, был расположен отсек для караульных. В отличие от клетей для зэков, отсек для караульных имел не решетчатую, а дощатую стену с дверью, выходившую в тот же узкий проход, где прохаживался часовой, вооруженный не винтовкой, а пистолетом. Остальных зэков погрузили в теплушки. Режим там был более вольный. В углу каждой теплушки тоже был сделан отсек для охраны. Часа через два поезд тронулся и помчал народ в сторону фронта, который с каждым днем медленно, но верно приближался к Москве.
Старший лейтенант появился в проходе лишь один раз. В руке у него был портфель и направлялся он в отсек для охраны.
— С личными делами пошел знакомиться, особо неблагонадежных граждан выявлять, — злорадно подумал Шалый. — Похоже, старлей в нашем вагоне решил обосноваться. А вот закут для конвоя в вагоне оборудовали не по уму. Если хипиш начнётся, они сразу не въедут, что стряслось, а пока оттуда выскакивать будут, тут не только толковый зэк, а и черепаха беременная ноги сделать успеет, — размышлял Василий.
Он изначально не собирался на фронт, намереваясь удрать по дороге. Поезд ехал уже третьи сутки, а случая сбежать все не представлялось. Конвойные глядели в оба.
«Скоро уж к линии фронта доберемся. Москву уж миновали. А бой-то под Москвой, в непосредственной близости уже идет» — нервничал Василий.
И вот случай подвернулся, и скорее, чем рассчитывал Борзяк. За всё время пути кормили всего один раз. Да и то дали лишь по куску черного черствого хлеба и по кружке воды. Народ начал роптать.
— Что ж это такое, браты? — разорялся плешивый тощий зэк по кличке Лапоть. — Мы же Родину защищать собрались. Значит, мы уже не зэки, а солдаты. А разве солдат в клетях возят? А разве солдатам такая шамовка положена?
— Точно! — раздавалось тут и там.
— Курево не выдают. Даже в нужник не выводят, в щели в полу мочимся! — ругались зэки.
«Буза поднимается, самое время линять!» — подумал Василий и, стукнувшись головой о деревянную скамью, заорал, имитируя припадок эпилепсии.
— А, суки! А, волки позорные! Мы за Родину помирать едем, а они, псы легавые, пожрать даже напоследок не дали! — Борзяк, истошно оря, перевернулся на спину, еще раз стукнувшись лбом об пол, окрасив его кровью, принялся сучить ногами и пускать пену из уголков рта. Вместо пены Вася искусно пускал слюну, да и лоб он разбил показушно, крови много, а ущербы здоровью никакого.
Но конвойных припадок впечатлил. С криками: «Товарищ старший лейтенант, падучий!», они бросились к офицеру. Тот, выскочив из своего закута, и, оценив ситуацию, приказал открыть клеть, сунуть Василию под голову тряпку и постараться вытащить пальцами язык изо рта, чтобы бедняга не задохнулся. Один раз он уже видел подобный припадок и раздавал указания со знанием дела.
— Мигун! — командовал офицер. — Голову ему держи, а ты, Костин, ноги ему стреножь. Глядите, чтобы не подох, а то будет нам втык по самые уши.
Вбежавший первым Костин, пытаясь ухватить Василия за ноги, получил страшный удар сапогом в солнечное сплетение и упал, потеряв сознание. Рванув пистолет из кобуры упавшего охранника, Шалый пальнул в оторопевшего Мигуна. Тот рухнул замертво. В два прыжка преодолев расстояние от клети до двери вагона, Василий дернул длинный металлический рычаг запора вверх, после чего рывком отодвинул массивное полотно двери вагонзака. Все эти действия заняли у него секунды. Сделав два шага назад, Борзяк с силой вытолкнул свое тело из вагона, стараясь пролететь как можно дальше, чтобы встречная волна воздуха не увлекла его под колеса эшелона. Скорость поезда была довольно большая, но Василию повезло. Он умудрился сгруппироваться и приземлился довольно удачно. Из открытой двери вагона, который он покинул только что, раздались выстрелы охраны. Но скорость поезда мешала стрелкам прицелиться, и ни одна пуля даже не зацепили Василия. Зато в горячке побега Борзяк не заметил, как сильно ушиб правую ногу. Это стало понятно только когда, он отбежал с насыпи железной дороги в близлежащий лес. Как и предполагал Василий, эшелон не остановился.
«Во-первых, поди, доберись до машиниста, чтобы он начал экстренное торможение. Пока дойдешь, паровоз уже далеко умчится. Поезд не машина, тормозной путь длинный. Во-вторых, из-за одного зэка, ушедшего в отрыв, целый эшелон стопорить не станут, за время остановки хипеж подняться может. Того гляди, и другие разбегутся» — подумал Борзяк и оказался прав.
Двигался Шалый не быстро. Очень бола нога. По его прикидкам прошло около часа после его бегства с поезда, и он прошел не больше полутора километров. Борзяк старался держаться железнодорожных путей, идя по лесу. Он не выпускал из рук пистолета убитого им охранника и внимательно смотрел по сторонам. Теперь ему стало холодно. На нём были брюки, которые раньше можно было назвать ватными, теперь же ваты в них почти не осталось, через многочисленные дыры торчали жалкие остатки утеплителя. Не лучше выглядела и телогрейка, под которой на голое тело был надет тоненький, зато шерстяной свитер. Его Шалый отобрал в лагере у кого-то политического. Политический был щуплым малым, и Борзяк, надев свитер, обнаружил, что шерстяное изделие просто разошлось на нем. Но не отдавать же добро обратно. Теперь этот свитер не давал Васе околеть окончательно. Поглубже нахлобучив ушанку, которую он перед побегом предусмотрительно завязал под подбородком, Шалый уселся на землю. Сняв еще не совсем старые кирзовые сапоги, которые он выиграл в карты уже в эшелоне, Борзяк перемотал портянки. Но, поднявшись на ноги и, собираясь продолжить путь, понял, как сильно устал.