Стрекозка Горгона. 1828 год
Шрифт:
Таня повторила, что им нужно возвращаться. Сергей подхватил её на руки и пронёс несколько шагов, осторожно переступая через коряги, и только потом отпустил на землю, при этом Ирина заметила, как он наклонился, оправляя Танино платье. И даже это нахалка приняла как должное! Жених с невестой скрылись за деревьями, а Ирина сидела, как оглушённая, сжалась, пытаясь осмыслить то, что подсмотрела и подслушала. Нет, не такими в её воображении должны быть отношения между женихом и невестой, это была совсем не та любовь, какую она себе представляла! Да и любовь ли связывала Таню и Сергея? Не может быть! Ни от него, ни от неё она не услыхала признаний. По её
Откуда было Ирине знать, что Таня испытывала, когда узнала о любовнице Сержа, сколько всего передумала, сколько страдала, мучилась из-за тех «учительниц»? Это сейчас, в преддверии скорой свадьбы, зная, что теперь-то уже никто и ничто не помешает, невеста была весела и даже шутила на сию непристойную тему…
А Таня размышляла, кого бы отправить к Ирине, кто бы опечаленной девушке настроение улучшил. Да, она могла чувствовать себя отомщённой за пренебрежительный тон и презрительные взгляды, что раньше Ирина бросала на неё. Но всё равно её было жаль. Поискала глазами Костю. Но и он был насупленным, похоже, обижен, сможет ли быть достаточно тактичным, не расстроит ли барышню ещё больше? Вон Лужницкий легко сумел бы развеять печаль-тоску, но общение с ним, пожалуй, ещё более опасно для девицы, чем безответная любовь. Подошла к Косте и посоветовала поискать Иру, сказала:
– Я вижу, что вы оба сегодня грустите. А грустить иногда лучше вдвоём.
Костя печально поднял глаза, подумал, кивнул согласно и направился туда, где осталась Ира. Таня разговаривала с Красовским тихонько, чтобы не слышал Серж: не хотела, чтобы жених снова назвал её интриганкой. Также не желала открывать Сергею глаза на то, что Ирина в него влюблена – а вдруг почувствует жалость, решит приободрить, и что из этого выйдет, чем закончится?
Провожая взглядом Костю, Таня вдруг жутко испугалась – почудилось, что юноша уходит не в лес, а в небытиё, что шагает не по тропинке, а над нею… И что значит это видение? Таня лишь вздохнула глубоко, стараясь никому не выдать волнение.
Глава 11
Бегичев оказался галантным кавалером, обходительным, славным. Узнав, что Екатерина Дмитриевна не только ни разу не бывала на рыбалке, но и вообще никогда не видала живую рыбу, решил исправить это упущение тотчас же: взял самую удобную лодку, пригласил в неё молодую даму, подплыл к сети, стал её перебирать. Найдя запутавшегося в ячеях язя, вытащил его, протянул девушке. Кати сначала хотела погладить рыбу, но язь так сильно бился, хотел выпрыгнуть из мужских рук, что она испугалась.
– Неужели мы его должны убить и съесть? Это ужасно! – от этой мысли она была на грани обморока. – Он красивый, и так хочет жить! Как он рвётся обратно в воду…
– Если желаете, я его выпущу. Может быть, хотите сделать это сами? Вы будете его спасительницей, – улыбнулся капитан.
В это время с берега закричали:
– Бегичев, кто там попался?
– Язь, и довольно крупный. Но Катерина Дмитриевна просит, чтобы я его выпустил. Желание дамы – закон для офицера, – крикнул он и тихонько переспросил барышню. – Так сами отпустите, иль это сделать мне?
– Капитан, Вы что, хотите нас без ухи оставить? – заорал Вахрушев.
Стоящий рядом с ним Лужницкий с видом первейшего ценителя женских прелестей оглядывал мадемуазель и, вынув изо рта изящную трубку вишнёвого дерева, негромко промолвил:
– Да-а-с, красивая рыбка Бегичеву попалась. Иль он сам попался, как думаете?
К счастью, до Екатерины Дмитриевны не долетели эти слова, но она услышала смех, коим господа офицеры на них отозвались, сконфузилась и сказала:
– Делайте, как считаете нужным. Все желают ухи, я не смею настаивать. Но мне, правда, очень жаль его, – и улыбнулась виновато.
– Хорошо. Смотрите, – и Бегичев отбросил язя подальше от лодки. – Ваш красавец язь будет жить, если ума у него хватит снова в сети не запутаться.
– Бегичев, а ну греби прочь! Не притрагивайся к сетям! Не смей рыб выпускать! Будь добр, найди для своей дамы укромное место в другой гавани! – заорал возмущённый Вахрушев. – Как это понимать, господа?! Я сети расставлял, а этот благодетель рыбий поехал язей спасать! – Сию грозную тираду офицеры также встретили дружным смехом.
Екатерина Дмитриевна смутилась от того, что свой испуг, жалость к живому язю, трепыхающемуся в мужских руках, не смогла скрыть, но ещё больше оттого, что её назвали «своей дамой» по отношению к Владимиру Васильевичу, и покраснела. Капитан заметил это, улыбнулся про себя и решил увезти барышню от любопытных глаз. Остановился за наклонившимся к воде кустом ракиты, ухватился за одну из тонколистых ветвей, притянул ствол, привязал к нему верёвку, поднял вёсла, осторожно положил возле бортов и спросил:
– Как Вы себя чувствуете, Екатерина Дмитриевна? Вам здесь нравится?
– Да, здесь хорошо. Красиво, безмятежно, – ответила она, окинув взглядом реку и склоняющиеся к воде деревья.
Сняла перчатку, опустила руку в воду: течение в стоячей заводи почти не ощущалось, зато пальцы её тотчас же начали щекотать, покусывать – подплыли маленькие рыбёшки, и она испугалась, выдернула руку, встревоженно глянула на капитана. И снова засмущалась, поняла, что глупо выглядит. А тот любовался ею, улыбался своими тёмными тёплыми глазами.
– Ах, не смотрите на меня так, пожалуйста. Я и так чувствую себя не в своей тарелке, – попросила она и перевела взгляд на рыбок и медленно колышущиеся, стремящиеся за водой буро-зелёные водоросли.
– Отчего же?
– Не знаю, как объяснить… Здесь прекрасно, восхитительно, но не могу поверить в реальность свершающегося. Никогда со мной такого не было, я в первый раз за городом. Самой не верится, что это я здесь, в одной лодке с Вами… Словно во сне всё… И опасаюсь, что Ваши друзья могут подумать обо мне плохо.
– Не опасайтесь. Ваша честь не пострадает. Однако зачем Вы так смущаетесь? Неужели Вы никогда прежде с мужчинами не разговаривали?
– У нас в Смольном немало учителей-мужчин, правда, они все женатые, в возрасте, – мадемуазель улыбнулась, подняла на капитана свои очаровательные глаза, обрамлённые густыми ресницами, снова опустила их. – А офицерское общество мне и вправду незнакомо.
– И Вас напугало наше общество, в частности – моё?
– Нет, но… Наверное, я очень неловка, не знаю, что сказать…