Стрекозка Горгона. 1828 год
Шрифт:
– Я волнуюсь, Ваше сиятельство, но не настолько, чтобы падать в обморок. Ноги меня держат, – ответил Лапин.
– Хорошо, что держат, однако всё-таки присаживайтесь, рассказывайте по порядку. Кто она? Чья дочь, сколько лет? Как Ваши и её родители относятся к намерению жениться?
Лапин присел к столу, положил кивер на пустующий стул, бросил в него перчатки и ответил полно, но по возможности лаконично.
– Дочь полковника Телятьева, Татьяна Андреевна. С пяти лет – круглая сирота, её воспитывал дед, генерал-лейтенант Целищев. Дед желал, чтобы Татьяна вышла за меня, но он уже умер, и у неё из родных остались лишь бабушка и старший брат. Бабушка, госпожа Целищева, хочет, чтобы мы повенчались при
– Телятьева? – переспросил его командир. – Та девочка, которую я видел в Вашем доме?
– Так точно.
– Мне помнится, она довольно мила, – задумчиво произнёс Бегичев, поглядывая то на Лапина, то на Лужницкого. – Её брат Антон Андреевич Телятьев – мой младший товарищ по корпусу и по службе на Кавказе, сейчас на Дунае, поэтому я считаю своим долгом поддержать его сестру.
– Благодарю Вас! – Сергей слегка поклонился своему капитану.
– Что ж, девица из приличной семьи, тем более из семьи с военными традициями – это хорошо, и что родственники не против – тоже. Мы, в принципе, можем дать согласие. Но есть ещё и высшее начальство, согласится ли оно? – с сомнением сказал полковник.
– Мой отец выхлопотал разрешение на свадьбу у императрицы Марии Фёдоровны, думаю, он сможет и генералов убедить.
– Почему у императрицы? – недоумённо вздёрнул брови вверх Лужницкий.
– Моя невеста в Смольном, отец хлопотал у государыни, чтобы её выпустили из института.
– Ах, вон оно что! – огорчённо потянул Лужницкий и, сокрушённо вздохнув, оглядел претендента в женихи сострадательно. – С этого и надо было начинать. Если матушка-императрица вознамерилась смолянку замуж выдать, нам остаётся лишь подчиниться. Неудовольствие государыни поручику может дорого обойтись, не так ли, Иван Оттович? У него не осталось выбора!
– Да, с такой протекцией никто препон создавать не осмелится, – согласился Сухнен. – Как скоро Вы хотите венчаться, поручик?
– Хотелось бы успеть до Петровского поста.
– Зачем так спешить? Можно объявить о помолвке, а повенчаться, когда вернёмся из похода…
– Я боюсь её потерять. Неизвестно, сколько времени продлится поход, и что с нею может случиться за это время… Боюсь, что я с ума сойду без неё, и она без меня – тоже, – последние слова он уже почти прошептал.
– А что – она столь красива и богата, и на её руку много претендентов? – заинтересовался Лужницкий.
– Пожалуй, что так. И богата, и хороша собой.
– Да-с, Лапин… – потянул Лужницкий озабоченно и сочувственно. – Получается, Вы всерьёз влипли. Девочка-сирота, да ещё и богата… Если обитает в Смольном, значит, совсем наивна и неопытна. Трудно ей одной придётся… Как только узнают, что юная особа с хорошим приданым появилась, да как начнут возле неё свахи и маменьки крутиться, интриговать, жди беды… Наблюдал я за такими созданиями, видел, как их столичное общество, трубящее о своей высоконравственности, губит. Да-с… для сироты да к тому ж бывшей смолянки замужество – единственное спасение. Не за Вас, так за старика какого-нибудь выйти придётся, чтобы сплетен избежать…
– Что-то Вы, Всеволод Аркадьевич, об обществе негативно отзываетесь, – неодобрительно покачал головой Сухнен.
– Ах, Иван Оттович, Вы ж себя целиком службе посвятили, только армию и знаете, а я и там, и тут бываю… Не понаслышке знаю-с… – покачал головой Лужницкий вроде бы виновато, но во взгляде его было больше кокетства, рисовки светского волокиты, чем признания вины. Жест его как бы говорил: поймите, разве ж я хуже других? Нисколько! Я рад бы вести себя иначе, но, боюсь, общество не поймёт. Все таковы.
– И всё-таки крутитесь там да за дамами-распутницами волочитесь! – укорил его полковник.
– Что поделать? Я воспитан сим обществом. Вижу недостатки, но сам таков: плоть от плоти… Может, не поверите, удовольствие получаю! Чем стервознее женщина, тем больше во мне желание завоевать её!.. Ежели Вы, господин Лапин, не опасаетесь, то я с радостью бы с Вашей невестой познакомился. Когда она из Смольного выйдет?
– И зачем Вы желаете познакомиться с этой девочкой, Всеволод Аркадьевич? Надо ли Вам это? – с недоверием спросил Бегичев, делая упор на слово «Вам».
– Владимир Васильевич, думаете, что я могу быть опасен юной девице? – переспросил Лужницкий, вздохнул покорно, улыбнулся примирительно. – Зря, зря. Я ж объяснил, что не привлекают меня юные и наивные создания. Когда и одного намёка, улыбки достаточно, чтоб сердечко юное растопить, мне и самому неинтересно. А вот дама с историей, которой не впервой признания в любви слышать – другое дело. Эти меня заводят, кровь при виде такой штучки бурлить начинает!.. Поручик за свою невесту может быть спокоен.
– Хмм… Да, как бы себя ни оговаривал Всеволод Аркадьевич, я тоже считаю, что барышням он не опасен. – Граф Сухнен многозначительно похмыкал, подумал и вынес вердикт. – Что ж, поручик, я даю согласие на Вашу женитьбу, думаю, и офицерское собрание меня поддержит…
Глава 7
Ольге Сергеевне сообщили об этих планах, хотя было ясно, что она не успеет вернуться из-за границы. Но что делать? Со свадьбой надо было спешить. В Петербурге у старшей дочери гостила дальняя родственница Стрешнева Варвара Борисовна, и Александр Петрович пригласил её помочь. Та не отказалась, а поскольку мало знала столицу, попросила подсобить свою сватью Елизавету Никитичну. И две дамы принялись хлопотать: к офицерам полка приезжали, с Анастасией Павловной советовались, решали, как свадьба пойдёт, кто будет посажёнными отцом да матерью, кто дружкой (иль по-модному – шафером), и дом готовили, и музыкантов искали, и платье молодой подбирали, и об угощении думали…
Через день после выхода Тани из Смольного они с Сержем обручились. В сопровождении Александра Петровича, Анастасии Павловны и кузенов, Варвары Борисовны с дочками съездили в церковь, торжественно обменялись три раза кольцами, что были освящены возложением на Святой Престол. Многие молодые выбирали для обручения золотые кольца и для жениха, и для невесты, однако Александр Петрович посоветовал сыну придерживаться старины, и заказать для себя кольцо золотое, а для невесты серебряное. Золотое в брачном союзе символизирует солнце, свету которого уподобляется муж, а серебряное – луну, что сияет лишь благодаря отражению солнечного света, оно для жены. Танюша об этом правиле не слыхала, но ничего обидного в том, чтобы быть отражением мужа (отражением самого лучшего, умного, прекрасного любимого Серёженьки!) не увидела. Тем более, раз это старинный обычай, бабушке должно понравиться, что они его соблюдают. После обручения был небольшой ужин. Танюша с утра послала записку своей классной даме Екатерине Дмитриевне, и та отпросилась из института. Она была единственной не родственницей на их небольшом семейном торжестве. Екатерина Дмитриевна радовалась, глядя на воспитанницу, чувствовала, что та поступает правильно, однако не знала, говорить ли о её замужестве в Смольном. Представила, каким будет ужас на лице инспектрисы Юлии Эдуардовны. Та совсем недавно устроила скандал Елизавете Чижевской за то, что девица посмела у всех на виду поцеловать старшего брата, вернувшегося с Кавказа, исключить «распутницу» из института требовала. И что эта и другие дамы скажут, узнав о скоропалительной свадьбе? Директриса-то знала, по какой причине Телятьева выпускается раньше, но не торопилась никого оповещать, ибо характер своих строгих преподавательниц ей тоже был известен.