Стрекозка Горгона. 1828 год
Шрифт:
– Зачем тогда вы с хозяйкой цыган так строго отчитывали? – удивился Лужницкий.
– А для порядку! Чтоб неповадно было впредь добрых людей обманывать. Вернули мне часть денег, так в другой раз думать будут.
– Да ты хитрец, однако! – восхитился капитан. – Лапин, такого человека надо нам в полк обязательно, у нас же опытных людей совсем мало. Вот кого Вам в денщики-то надо бы, а не того юнца бестолкового. Просите невесту, пусть она ему «прикажет» в поход пойти.
– Нет, Трофим только Татьяне Андреевне служит, – покачал отрицательно головой юноша и к прежней теме вернулся.
– Но, Трофим, а как Кхамоло прознает про то, что это ты цыган обманул, что тогда? – спросил поручик, взглянув при этом не на слугу, а на Анастасию Павловну, на вопрос она и ответила:
– А что скажет? Они обмануть хотели да обманули себя же. Представьте, что этого коня кто-то другой бы купил? Поставили бы в общую конюшню, прочие лошади могли б заразу подхватить. Какой бы убыток был? И деньги с цыгана
– Цыган?.. Ну-у, понятно, по какой причине Татьяна Андреевна столь смело с цыганами разговаривала. – Лужницкий опешил: миловидная женщина, видно, что воспитанная, и оказалась женой цыгана. Но постарался не подавать виду, добавил с улыбкой. – При первом взгляде я сразу же подумал, что в Вас должна быть какая-то загадка, тайна. Значит, не ошибся.
– Да, тайн у нас много, – грустно улыбнулась Анастасия Павловна. – И тайн, и проблем, с ними связанных…
– Тётушка, какие проблемы? Я так одни плюсы вижу. У меня, благодаря Вам, есть два замечательных брата, самые лучшие на свете кузены, и детство у нас с Серёжей было намного интересней, чем у других. Правда ведь, Серж? – это сказала Татьяна Андреевна, она появилась незаметно. Вошла тихонько, пока гость размышлял, что ответить Анастасии Павловне. Мужчины встали, поклонились.
– Ба! – изумился Лужницкий. – Как Вы прекрасно выглядите! Надеюсь, теперь мне будет позволено поцеловать Вашу руку?
Своему туалету Таня не могла уделить много времени – если офицеры уже в гостиной, некрасиво слишком долго прихорашиваться. Но всё ж постаралась. Надела платье из зелёно-голубого муслина с короткими рукавами, рюшами по подолу и пояском, что под самой грудью завязывался небольшим бантом. Прическа её была проста, но элегантна: пышные волосы она подняла вверх и уложила в пучок, закрепив черепаховым гребнем, лишь небольшие локоны выпустила по вискам. И о туфельках её Елизавета Никитична говорила, что они по самой последней моде. По, в общем-то, не совсем приличному возгласу капитана «Ба!» Таня догадалась, что выглядит неплохо. Кивнула благосклонно, протянула офицеру руку. Поклон её был и скромным, и полным достоинства, жест руки – изящным. Теперь лишь слепой мог усомниться в том, что она – смолянка! Анастасия Павловна встала, сказав:
– Пожалуй, я оставлю вас. Надеюсь, Вы, Всеволод Аркадьевич, отобедаете с нами?
– Сочту за честь, – поклонился он.
Анастасия Павловна ушла, увела Трофима, а Таня уселась в кресло, вопросительно взглянула на мужчин. С чего беседу начать? Из замешательства вывел Лужницкий. Он расспрашивал, кто в шахматы играет, поскольку увидел на столике незаконченную партию, кто музицирует, завел речь и о том, не отдаст ли Татьяна Андреевна Трофима своему жениху, поскольку, мол, опытный денщик может офицера уберечь от разных неприятностей. Удивился, услышав твёрдый отказ, слова, что у Тани на Трофима собственные планы имеются, глянув на поручика, увидел, что тот кивает с улыбкой – стало быть, в курсе. Потом в гостиную влетел улыбающийся смуглый юноша в мундире коммерческого училища, застыл на мгновение, увидев незнакомого офицера, чёрные глаза его пробежались по Лужницкому с головы до ног. Это и был кузен Татьяны Андреевны, старший сын Анастасии Павловны. Поклонился почтительно, а дальше повёл себя крайне раскованно: чмокнул Татьяну в щёку и плюхнулся на подлокотник её массивного кресла, руку на спинку небрежно положил, как будто обнял кузину. О том, что меж ними прекрасные отношения, можно было и не говорить. Затем прозвучало: «Кушать подано».
Прошли в столовую. И это помещение капитану понравилась: стены с декоративными колоннами и вся мебель в стиле ампир белая, строгих линий с завитками позолоты, даже тяжёлые напольные часы в простенке белого цвета, лишь стрелки и цифры чёрные с золотыми прожилками. Стол был сервирован красиво, кушанья и вина хороши. Завязался разговор о том, как в новом полку служится, какие роды войск лучшие, когда полк могут из столицы отправить, какие беды, напасти могут ожидать воинов. А Николай похвалился, что сдал последний экзамен – по тригонометрии, оценка будет известна завтра, но он уверен, что не ошибся ни в чём. Гость заинтересовался, чем юноша после училища хочет заняться. Николай, ухмыльнувшись, ответил, что вот Лапин соблазняет в полк записаться, и он подумывает. Мол, и компанию Сержу составить бы не прочь, но его ж только рядовым примут, а друг уже в чине поручика, а от этого неудобства разные могут быть. Они с Сергеем в детстве, бывало, тузили друг друга отменно, а как теперь Лапин вспомнит о тех драках, да начнет отыгрываться, куда рядовому деваться? «Как куда? – пошутил Лужницкий. – Подвиг совершать, такой, чтобы сразу чин получить и догнать товарища!»
После обеда капитан посидел немного да решил и честь знать. Лапину предложил не торопиться, пообещал, что перед полковником оправдает. Поехал к Красному Селу не спеша, любуясь вечерним небом и размышляя над увиденным и услышанным, смакуя самые интересные детали: какой барышня предстала перед ними возле конюшни и какой она появилась в гостиной, сколь разительным был контраст. Как сильно всё-таки одежда меняет человека, особенно – женщину! Вспомнил, как переглядывались меж собой жених и невеста, чувствовалось полное взаимопонимание. Тревогу вызывал лишь кузен – тоже вполне симпатичный, неглупый и тоже, похоже, привязанный к Татьяне. А вдруг не просто привязанный, а ещё и влюблённый? Бывает ведь иногда такое: муж после свадьбы обнаруживает, что у жены с кузеном не просто доверительные отношения, что в её спальню кузен запросто заходит и почаще, чем сам он. И здесь не будет ли того же? С одной стороны, не похоже, что Лапин может в такую ситуацию попасть – не дурак, и с кузеном дружат. Но в жизни чего только не бывает? Хотя всего, что в жизни случается, и не предусмотреть, от всех бед заранее не заречься, соломку не подстелить. Всё это и изложил Сухнену. И предложил:
– Давайте-ка, Иван Оттович, устроим бал, иль хотя б пикник. Пусть наши офицеры и меж собой, и с дамами знакомятся. А то мы лишь на плацу да в солдатских палатках друг друга видим.
Полковник согласился. Бал организовывать некогда, за городом лучше всего вечера да пикники проводить. И организовать пикник за три оставшихся до воскресенья дня вполне возможно. Через неделю, на Троицу, Лапины свадьбу назначили, на пикнике о ней и объявить можно.
Странная эта штука – любовь, размышлял потом Лужницкий. Вот старше он Лапина аж на 9 лет, но никакого желания жениться не имеет. И в том, что он, будучи корнетом, хотел жениться, правды немного. Показалось ему тогда, что влюбился, думал, что лишь женитьба пыл охладит, а как товарищи старшие познакомили с одной гризеточкой премиленькой, потом – с другой, желание жениться быстро пропало. И он сам, хотя со скорбным выражением лица, но в душе – с превеликим облегчением, рад был сообщить барышне, по которой прежде с ума сходил, что офицеры полка не позволяют просить её руки. …А у Лапина нечто совсем другое.
Глава 10
Драгуны временно размещались в Красном Селе, на месте ушедшего на Балканы лейб-гвардии гусарского полка. Для пикника выбрали поляну недалеко от лагеря на берегу Дудергофки, которую лес отгораживал от мест военных учений.
Проблема была в том, что офицеров, то есть молодых людей, много, а барышень – почти нет. Женатых офицеров на весь полк шестеро. Офицеры, живущие в столице, спешно созывали сестёр, кузин. Таня пригласила Стрешневу с двумя незамужними дочками, и написала Екатерине Дмитриевне. Эта молодая учительница была единственной из преподавательниц, к которой она чувствовала не только уважение, но любовь, признательность и даже – жалость. Да, многие дамы из Смольного заслуживали уважение за неуклонное соблюдение принципов, за благонравие, преданность делу, но любви – увы, не все. Екатерина Дмитриевна, выпускница этого же института, ещё не успела очерстветь от сознания, что осталась в старых девах, и была добра к воспитанницам. Милая Кати, как её называли смолянки, была хороша собой, умна, читала предмет интересно, доходчиво. И вряд ли – счастлива. Обедневшие родители отдали её сюда шестилетней, а потом радовались, что благодаря успехам в учёбе дочери предложили стать преподавательницей – хоть куском хлеба она сама себя обеспечивала. Потому до 25 лет Екатерина Дмитриевна не видела почти ничего, кроме Смольного, не была знакома ни с кем, кроме его обитательниц, знала жизнь лишь от звонка до звонка: по звонку подъём в 6 часов, по звонку – молитва, по звонку – завтрак, уроки. Даже прогулки во внутреннем саду Смольного и те – строго по звонку. Танюше очень хотелось сделать для мадемуазель Кати хоть что-нибудь! Хорошо, если б на нее обратил внимание кто-то из офицеров, а если не получится, то хотя бы на день вырвать из атмосферы казарменного пансионата, из голых институтских стен.
Когда мадемуазель Кати приехала, Таня представила ей Бегичева и попросила, чтобы тот был рядом с нею: «У Екатерины Дмитриевны в этой компании, кроме меня, нет знакомых, я боюсь, что ей не с кем общаться. А у вас могут быть общие интересы: ведь она – преподавательница, и Вы были преподавателем!»
Смолянки считали Кати образцом русской красавицы: светло-русые волосы, овальное чистое лицо, высокий лоб, большие серо-голубые глаза, рот небольшой, губы не тоненькие, а немного припухлые. Когда она улыбалась, лицо её светилось добротой, а когда вела урок, казалась холодной и недоступной, как Снегурочка. И эту светленькую красавицу Таня решила представить скуластому брюнету с чуть раскосыми глазами. Он был хорош собой, хорош своеобразной азиатской красотой. Бегичев происходил из рода степняков, что ещё три века назад поступили на службу к московским князьям, тюркская кровь в нём была несколько разбавлена кровью русских дворянок, коих брали себе в жёны крещёные татары, поэтому Владимир Васильевич был менее смугл, чем его предки. Но в его умных, внимательных глазах ещё сохранился жар степного солнца, ощущался сдерживаемый, не выпускаемый наружу, но горячий, сильный огонь. Похожие отблески Таня замечала в глазах дяди Кхамоло. Девушке показалось, что этот огонь и нужен более всего Снегурочке из Смольного – Катерине Дмитриевне.