Стрела Гильгамеша
Шрифт:
– Ох, не дождется он помощи… – прошептала Надежда.
– Подождите. Я попробую… – Мамаев склонился над другом и заговорил на незнакомом гортанном языке.
Слова слетали с его губ, складываясь в ритмичные повторяющиеся строки. При этом мужчина выглядел величественно, как жрец древней религии.
Глянув на пострадавшего, Надежда с изумлением заметила, что кровь из раны течет все медленнее… медленнее… Вот она совсем остановилась, и дыхание мастера стало ровнее и глубже.
– Что это было? – вполголоса спросила Надежда, когда Мамаев замолчал.
– Древнее ассирийское заклинание, призыв здоровья и силы к больному или раненому человеку.
– Надо же, подействовало! Удивительно!
– Честно говоря, я и сам удивлен. Я знаю это заклинание наизусть, но ни разу
– Однако помогло!
– Заклинание заклинанием, но раны непременно требуется зашить и обработать. Ариану все равно нужно в больницу.
Тот вдруг вздрогнул, открыл глаза, нашел взглядом Кира и торопливо, запинаясь и задыхаясь, заговорил на том же древнем языке.
Он бормотал тихо, слабеющим голосом, и Мамаев наклонился над ним, чтобы не пропустить ни слова. Наконец раненый замолчал, глаза его снова закрылись, но дыхание оставалось ровным, хотя и слабым.
– Что он сказал?
– Странные вещи… – удивленно протянул Мамаев. – Сказал, что к нему приходили черные стражи. Эти стражи забрали у него все стрелы и хотели убить его, чтобы он больше таких не делал. Черные стражи… Надо же! Наверняка бредит. И еще он все время упоминал какой-то Кронверк… или Кронверку…
– А кто такие черные стражи?
– Так называли в древнем Вавилоне особую гвардию, охранников Зиккурата, великого вавилонского храма. Они как раз и пользовались стрелами того типа, которыми были убиты Вестингауз и Гилевич…
– И помощница психоаналитика, – напомнила Надежда.
– Ну да. Однако их не существует уже очень давно, тысячи лет… последние стражники Зиккурата погибли при разрушении Вавилона персами.
– Можно было бы подумать, что и стрел таких давно не существует, но вот уже несколько человек убиты ими. Вам ли не знать, что прошлое иногда возвращается…
Рассвет застал Харешима в маленькой деревеньке по дороге из Вавилона в Урук.
Здесь, прямо на улице, крестьяне продавали сушеные смоквы, горячие лепешки и свежие овощи, а рыбаки с Евфрата – вяленую рыбу.
Жрец почувствовал, что очень голоден, и приценился к смоквам.
Крестьянин назвал несусветную цену, а увидев удивление в глазах жреца, проговорил:
– Чего ты хочешь, господин? Урожай в этом году и так плохой, а тут еще скифы, будь они неладны. Эти варвары унесли почти все, что мне удалось собрать… Так что покупай сейчас, господин, скоро будет еще дороже!
Есть хотелось, и жрец полез за кошельком.
Тут рядом с ним появился чумазый мальчишка и, протянув руку, заныл жалобным голосом:
– Дяденька, подай хоть мелкую монетку! Я не ел уже три дня! Подай мне на пропитание! Мне нужно накормить еще трех моих маленьких братьев!
– Проваливай, нечестивец! – привычно отмахнулся от него Харешим. – У меня нет для тебя лишних денег!
– Злой дяденька, жадный дяденька! – пропищал мальчишка и исчез в толпе, напоследок показав жрецу язык.
Харешим все рылся в складках плаща, но никак не мог нашарить кошелек.
Его бросило в жар: ведь в кошельке были не только последние деньги, там был и священный артефакт, Стрела Гильгамеша, ради которой он только что убил человека…
Он вспомнил подозрительный блеск в глазах чумазого мальчишки, вспомнил, как ловко тот скрылся в толпе, напоследок показав язык, и кинулся за ним.
– Господин, ты не заплатил за смоквы! – крикнул ему вслед крестьянин, но Харешим его уже не слышал.
Он бежал по единственной улочке селения, заглядывая во все проулки. Мальчишки нигде не было.
Добежав до последнего дома, за которым начиналась безжизненная пустыня, Харешим упал на колени и посыпал голову дорожным прахом.
Он провинился перед богами, и единственным наказанием, какого он достоин, была смерть.
Чумазый мальчишка обежал глинобитную лачугу на краю селения, и тут же его схватил за ухо одноглазый старик.
– Где ты пропадал столько времени, ленивый паук? – прошипел он, выворачивая ухо, будто клещами.
– Отпусти меня! – заверещал мальчишка. – Отпусти… я работал…
– Знаю я,
– Не надо отдавать меня Могуле, дяденька! – захныкал мальчуган. – Я принес сегодня хорошую добычу, обчистил жреца из самого Вавилона…
– Что ты болтаешь, маленький нечестивец? Вавилон разграбили варвары, они убили всех жрецов и унесли все золото из священного Зиккурата.
– Не знаю, дяденька, только тот жрец пришел на рассвете по Вавилонской дороге, а когда я обшарил его плащ – ловко, как ты учил меня, – нашел вот это… – И мальчуган протянул одноглазому кожаный кошелек на завязках.
Старик развязал веревки, и глаза его вспыхнули, как у пантеры в ночи.
– Золото! – пробормотал он. – Чистое вавилонское золото! Ладно, малыш, сегодня не отдам тебя Могуле, наоборот, сегодня я покормлю тебя. Вот, возьми вчерашнюю лепешку…
В селении наступила тишина.
Из тьмы выступили две черные фигуры в длинных плащах с капюшонами, больше похожие не на людей, а на мертвецов, восставших из могилы. В руках одного из призраков был короткий, круто изогнутый лук.
Две сущности не шли по каменистой дороге, а плыли над ней, словно сгустки сумрачного тумана…
Добравшись до здания «Геомедиума», Мария с Венедиктовым поднялись по лестнице и вошли в кабинет Кирилла Николаевича.
Венедиктов прямым ходом направился к портрету Вестингауза, снял его со стены.
– Та подпись, о которой я говорил, находится в правом нижнем углу, под рамой…
Он перевернул портрет, отогнул гвозди, которыми крепилась рама, и вынул холст на подрамнике. Действительно, на самом краю планшета, обычно прикрытого багетом, стояла четкая аккуратная подпись: «В. Левшинов».
– Что я говорил!
– Я, конечно, очень рада за вас, но… Ну стоит здесь подпись, и что с того?
– Вы не догадываетесь?! На той карте, которую мы с вами нашли в Шуваловском парке, стоит эта же подпись – Левшинов!
– Все равно не понимаю, почему это так вас волнует.
– Да потому, что одна и та же подпись стоит и на портрете, и на карте. Как будто один и тот же человек был и художником, и картографом…
– А что, это невозможно? Например, композитор Бородин был еще и крупным ученым-химиком…
– Да, вы правы. Только фокус в том, что Василий Левшинов не был ни художником, ни картографом. Он был мастером микроминиатюры, делал крошечные модели зданий, механических устройств и других известных вещей…
– Вроде как блоху подковывал?
– Примерно так.
– Тем не менее и на карте, и на портрете стоит его подпись. Может быть, вы не все о нем знаете?
– Или… или его подписи на карте и портрете – не автограф в обычном понимании слова, не обозначение авторства, а намек, след, указание, в каком направлении нужно искать…
– Бронзовая птица! – выпалила Мария.
– Какая птица? Где вы увидели бронзовую птицу? – Венедиктов удивленно оглядел кабинет.
– Да нет, я вспомнила книжку, которую читала в детстве. Там тоже искали сокровище, и в старом доме был тайник – бронзовая птица, в которой спрятана карта, она тоже оказалась обманкой, а секрет сокровища заключался в самой птице… Так и здесь – тайну показывает не карта, а подпись на ней. Но только как?
– Василий Левшинов – мастер микроминиатюры, – задумчиво проговорил Венедиктов. – Может, секрет в какой-то крошечной детали…
– Но в какой? – Мария огляделась. – Попробуй найди что-то крошечное в этом кабинете! Особенно если мы не уверены, что это что-то здесь есть.
– Я думаю, секрет на портрете. Но только где конкретно, не могу придумать. Ведь этот портрет много лет висел у меня перед глазами, и я к нему привык.
– Постойте-ка… – Мария переводила взгляд с одного края холста на другой, – а вы не заметили, что у него разные запонки?
– У кого? – Венедиктов по инерции схватился за собственный рукав, но там не было запонки, да что там, на его водолазке даже манжет не было.