Стрелка
Шрифт:
– Конюший зовёт.
Отрок — не тот, что вчера. Тому уже домовину строят. Но у князя отроков много. Однако ж — зовёт не князь.
Вятшие из «балагана для начальства» уже разошлись. С «поля», с шагов двадцати, видно: стоит там только Сигурд — княжий конюший. И три-четыре нурмана.
Лазарь сразу занервничал:
– Опять?! Не ходи! Я с тобой!
Спокойно! Вокруг куча народа, солнце ясное светит. Для убийства — обстановка не подходящая. Это я, после своих вчерашних поисков удобного места, осмелюсь уверенно сказать. Ещё не профессионально,
Эти-то, конечно, в любом месте и в любое время могут. Но… непристойно будет.
Сухану махнул, пошли к главнокомандующему. Мордовороты его сразу за рукояти мечей взялись. «Сука белесая» губами по-плямкал, поморщился:
– Слугу своего отправь.
– Зачем? Он — ходячий мертвец. Лишнего не перескажет. Ты лучше своих… отпусти.
– Как это — «мертвец»?!
Достаю палец на шнурке, объясняю про волхвов.
Сигурд хмыкнул, своим головой махнул — они на десяток шагов отошли. Ну, и я Сухану также.
Сигурд смотрит ему вслед, губы жуёт, молчит, думает, переваривает. Они чего, там, в своих Норвегиях — зомбей не видывали?! Экое захолустье…
– What do you want to say me? We spend time. Aika menee nopeasti.
Оп-па… Удалось привлечь внимание собеседника. Остро-выраженное. Аж глазами вцепился! В лицо, в одежду… Взгляд мечется, ищет.
Я не знаю старо-норвежского. Ново-норвежский… это два языка. Один — локальный местный диалект, другой — датский. Норвегия долго была под властью датской короны, весь литературный, бюрократический — оттуда. Причём — позже. А пока, учитывая раздробленность популяции, изолированность поселений… сплошные узко-локальные вариации.
Мои познания в английском… а уж в оригинальном языке «Кентерберийских рассказов» или «Книги Судного дня»… Но у меня есть гипотеза, что Сигурд что-то в английском понимает. Хотя бы «музыку языка». Вся северная Англия говорит на норвежском. Так будет аж до начала 20 века и тотального прессинга масс-медиа.
Сигурд — человек мир повидавший, в разных местах бывавший, с разными людьми общавшийся… Что-то где-то…
А вот последняя фраза, насчёт быстро проходящего времени — из финского. Из языка, которого ещё нет. Его сделают шведы для протестантской проповеди и запустят в народные массы для подданных Российской империи. Агрикола придумает алфавит для перевода на наречие туземцев «Нового Завета» в самом начале 17 века, литературный — Лённрот в середине 19 века. Собирая сказки карелов и расцвечивая их диалектизмами западных финских племён.
А вот ты, Сигурд, знаком с зачатками этой филологии? Достоверные сведения о Финляндии начинаются с крестового похода шведского короля Эрика Святого в 1157 г. Но шведские и датские поселения были там и раньше — ты мог с носителями и этого языка сталкиваться.
– Who… Who are you?
Ага, клюнуло! Зацепило.
Причём форма обращения — не thou, «ты», как к Господу Богу или простолюдину, а более аристократическое «Вы» — you, «много вас таких». Пока используется как форма обращения только к высшему или равному по званию. Потом-то… «настоящий англичанин говорит „Вы“ даже своей собаке».
А теперь — пушку. Ну, из которой туману напускают. Туман — исключительно кристаллический. В смысле: кристально чистая правда.
– Я — Иван, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков… Да тебе ж говорили.
Я нагло улыбаюсь в лицо этому светловолосому, с сединой на висках, невысокому, напряжённо думающему, человеку. Давай, совмещай. Английский — с финским, чертовщину «зомби» — с православным крестом и Богородицей, «смоленских стрелков» — с участником похода залесских ратей…
И — с сегодняшним боем, где у меня использован полный нестандарт. И по оружию, и по тактике.
Метательное оружие на «поле» — традиционно не используется. Настолько традиционно, что и запрета нет.
Короткие клинки — вспомогательное оружие. Да, добить, дорезать, как я сделал — нормально. Но оно должно быть в паре с длинным клинком.
– Ты… ты должен уйти из войска. Иначе… мои отомстят.
– Ты не можешь удержать мальчишек из твоего клана? Я не уйду. Твои люди — не трогают моих, мои — не трогают твоих. Иначе… скольких ты готов похоронить, прежде чем они поймут?
Сказанное — не просто угроза, это — оскорбление равенством. Обращение между равными врагами, но не недоросля к княжьему конюшему. Как юнге к адмиралу:
– А ты чё? Не могёшь?…
Да любой бы из гридней уже лез бы на меня, размахивая мечом! Поэтому я с ними таких разговоров и не веду. А Сигурд — умнее. Он больше видел, больше понимает. С ним можно и словами поиграть.
Сигурд ест меня глазами, ищет подсказку, какую-нибудь деталь, которая позволит ему понять — кто я. Оружие, одежда… Зацепляется взглядом за косынку.
Я осторожно снимаю её, встряхиваю… пропотела, однако.
Как он любуется на мой лысый череп! Будто ждёт, что там появятся огненные письмена… На безволосом черепе странного юноши… странно сражающегося, странно говорящего… Лысый череп, костяной палец, странные мечи… Но — смоленское боярство, православный крест, штопанный кафтан…
Снова аккуратненько завязываю бандану. И успокаивающе улыбаюсь главнокомандующему. Он болезненно морщится:
– Э… Нет… Князь…
Старательно закатываю глаза. Ну зачем сотрясать воздух такими глупостями? В данной ситуации… князь-то, конечно, князь…
– Не нервничай. Я постараюсь не мешать. По рукам?
Он ещё не может решиться, а я, старательно убрав руки за спину, отвешиваю учтивый поклон.
«Молчание — знак согласия». Мы ж не «дикие русские», чтобы варварски хлопать в ладоши. Налево кругом, шагом марш. Только строевого не надо — простая вольная проходочка.
– Ну! Ну что там?! Чего говорили-то?!
– Лазарь, спокойнее. Сигурд больше не трогает твою хоругвь.
– Ура! Сука белесая… Ну уж теперь-то… (кто-то из молодых ратников пришёл восторг от перспективы свободы)