Стрелка

Бирюк В.

Начинаются эксцессы. С одной стороны — наши. С оружием под руками. С другой — бабьё с визгом на три октавы. Впереди — деревенька. Там мужики с кольями. Рядом шатёр княжеский. Там нурманы с мечами…

Бабы в лагерь не идут — побаиваются, воины в селение… — аналогично. Уже есть примеры. Только толпой. Большинство устраивается «в кустиках» вокруг лагеря. Про «минное поле» вокруг воинского стана — я уже рассказывал? Про разных «санитаров леса», которые за этой полосой водятся… А придавить молодого, горячего — аж дрожит,

ничего не видящего-слышащего, полу-одетого, в полу-спущенных…

Бардак. В смысле — наоборот. Борделя-то и нет. Фокус в том, что в хоругвях бабы запрещены.

Британский адмирал в отставке как-то признавался:

«На всех кораблях королевского флота есть женщины. Матросы тайно их приводят и скрывают. Держать под контролем офицеров все помещения современного эсминца — нереально».

У нас тут плоскодонки-«рязаночки», а не эсминцы «её королевского величества британского флота». Баб из-за их одежды и платочков — далеко видать. Поэтому в лодейках их нет. Но следом тащатся купцы.

Гюго, рассуждая о маркитантах, следующих за войском, в священном ужасе, шокируя тогдашнюю доброжелательную читающую публику, уточнят: «Некоторые — даже со своими жёнами!». Какой ужас! Какое падение нравственности!

«Отшумели песни нашего полка, отзвенели звонкие копыта. Пулями пробито днище котелка, маркитантка юная убита».

Да, вот это — писец. Если уж и кулеш сварить не в чем… А «маркитантка юная»… Я не скажу за возраст, но по опытности… Разве что вспомнить тринадцатилетних девчушек из разных «лагов», привычных пропускать через себя бригады лесорубов.

У нас тоже такие есть: за воинским караваном тащится с десяток разнокалиберных лодочек. Есть там и десятка полтора персон в платочках. Купчики, владельцы лодок, обычно представляют их родственницами:

– Тёщиной двоюродной сестры падчерица. Вот, упросилась в поход — на приданое подзаработать, сами-то они… бедноватенькие.

У Потёмкина под Очаковым был целый «цветник» «племянниц». Правда, попытки уточнения степени и линии родства воспринимались светлейшим как личное оскорбление.

Эти — «родственницы», типа «трёхрублёвое заведение» по Куприну — приберегаются для командного состава. Им и палатку поставят, и винца кое-какого предложат. Но и цены… А солдатня… с чего поймалось — с тем по кустам и повалялось.

По мере того, как народ втягивается в греблю, а караван ход снижает, православное воинство, как и любое другое в подобной ситуации, начинает звереть. Девки купецкие даже в кустики — только толпой и под охраной. А то одну уже… прижали насмерть. Похоже, просто чтобы не орала, да сил не рассчитали.

Умные люди такие… коллизии предвидят и наперёд озабочиваются. А кто на «Святой Руси» самые умные люди по части речных походов? Тут есть разные мнения, но наша хоругвь из боярских — последняя, следом — ушкуйники новгородские. Вот к ним и присматриваюсь.

Глава 320

В Усть-Шексну пришли хорошо засветло. Поставили нас выше самого устья, Резан с ребятишками за речку в город пошёл — молебен там, торг какой. А мы с Суханом остались лодку с барахлом сторожить.

Мне, знаете ли, на люди выходить… Хоть у меня и панцирь в кафтане зашит, а вся спина в синяках — народный восторг в таких дозах выражается болезненно.

Пейзаж: река, песок, бережок, тропка на горку. На песочке — лодки вытянутые, на бережку — мы лежим. На горке какая-то деревенька подгородная. Под горкой, там, где тропка с берега вверх поворачивает — лесок. Чуть зеленеть начал. По тропке, по бережку, за версту, идёт пара — мужик да баба. Мужик тащит на плече две жердины, баба — в переднике какую-то траву.

Рядом с нами, шагов в 20, валяются у костерка четверо новгородцев, тоже — своему ушкую охраняльщики. Их старшой, немолодой солидный приличный мужичина, вдруг поднимается, оглядывается по сторонам, внимательно рассматривает топающую к нам по пляжу пару туземцев, что-то говорит своим коллегам.

Один из них подбирает на траве гальку, укладывает в середину сушившейся портянки, заматывает жгутом. Нет, камень маловат, чуть дальше, в паре шагов — галька покрупнее.

Все поднимаются. Старший извиняющимся тоном обращается ко мне с просьбой:

– Э… Уважаемый. Не сочти за труд — присмотри за вещичками нашими. Мы тут отлучимся ненадолго. В деревеньку и назад.

Меня теперь все знают, по разным делам обращаются, почему — нет? Лежу, загораю.

Парочка с жердями на плече и лопухами в переднике проходит, тревожно на нас поглядывая, мимо, сворачивает по тропиночке с берега к себе в деревню. Дальнейшее происходит в 20 шагах от меня, на первых метрах подъёма на горку.

– Э… Уважаемый. Не сочти за труд…

Новгородцы уже возвращаются, хотя, по времени даже и дойти до дворов не успели. Их старшой озабочено спрашивает туземца:

– Не подскажешь ли — есть у вас добрые плотники? Мы б хорошо заплатили. Серебром полновесным.

Парень с жердями останавливается, перекладывает палки поудобнее, от чего его супруга, слишком близко подошедшая, отшатывается назад. Один из новгородцев подходит к ней, добродушно улыбается, отводит в сторону торчащие перед её лицом концы жердей, что-то спрашивает, заглядывая в травяную охапку в переднике.

Парень мимолётом оглядывается, но внимание — на собеседнике. Дело-то — из наиважнейших: серьёзный человек толкует об «отдать серебро».